Палач в белом - [6]

Не знаю, каков был процент правды в его словах, но говорил он убедительно и безапелляционно, словно зачитывал приказ, и очень возмущался, если слушатель выражал хотя бы малейшее недоверие. В то же время к чужому профессионализму он относился достаточно скептически, а рекомендации врачей не ставил ни в грош. Лечебную диету он считал шарлатанством и, несмотря на категорический запрет, не прекращал употреблять в пищу жирное, соленое, копченое и перченое, попадая на больничную койку с обострением не реже чем четыре раза в год. Вдобавок он неумеренно курил и с удовольствием пил водку.

– Водка под соленые грибы – для вас гибель! – убеждал я его.

Юрий Николаевич скептически кривился и, не моргнув глазом, заявлял:

– Вы, врачи, ни хрена не понимаете! Вы бродите в потемках и на ощупь ищете дорогу. Теперь вот нащупали – правильный образ жизни! Чепуха! Присмотрелись бы лучше к феномену Черчилля – мужик всю жизнь прожил неправильно, а чувствовал себя прекрасно и умер в преклонных годах!

– Мы говорим сейчас не о феноменах, – сердито возражал я. – А о конкретном пациенте Чехове Юрии Николаевиче, который немедленно сводит на нет усилия врачей...

– Ловко хотите устроиться! – парировал настырный полковник. – Кабы я не пил, не курил и не ел грибов – нужны бы мне были ваши усилия! Будьте любезны меня вылечить, невзирая на посторонние обстоятельства! Вот тогда я поверю, что имею дело с профессионалами, а не с благостными проповедниками!

Возражений он никаких не принимал, неколебимый в своих заблуждениях, как скала.

– И не уговаривайте меня! – грозно заявлял он. – Меня за всю жизнь никому не удавалось уговорить. Под дулом пистолета!

В общем, пациентом он был сложным и невыгодным. Однако чем-то он притягивал меня – какой-то агрессивной цельностью натуры и независимостью суждений. Причем поговорить он любил – видимо, в иных обстоятельствах это ему нечасто удавалось – и выкладывал все, что приходило в голову, без обиняков.

– Вот лечусь я уже лет десять, – сказал он однажды во время осмотра. – А результатов – ноль. Все только хуже и хуже. Иной раз задумаешься – а на хрена нужна такая жизнь? Ведь мало того, что тебя достают со всех сторон, – еще и внутри горит, словно утюг раскаленный проглотил! Только не начинайте, прошу вас, старую песню про диету!.. Суть не в этом. Вот задумываюсь я, а что будет через пять лет, через десять? Повидал я, что делает с людьми болезнь и старость... Был орел, бабник, гроза преступного мира, а стал? – Чехов с отвращением махнул рукой. – Развалина, труп! Идет на полусогнутых, глаза слезятся, колени дрожат, сердце екает... тьфу! Мое мнение – человека надо, как коня: захромал – пулю в лоб и на кладбище! Не мучь себя и других!

– Это мысль не новая, – заметил я авторитетно. – По-научному называется эвтаназия. Между прочим, в нацистской Германии весьма поощрялась. Сейчас, видите, и у нас всплыла. Наверное, сложное экономическое положение располагает к возникновению бредовых идей...

– Эх, Владимир Сергеевич! – укоризненно сказал Чехов. – При чем тут Германия? Я же не в смысле внедрения... Исключительно индивидуально! Если я полагаю свое существование невыносимым и бессмысленным – для чего же цепляться за жизнь? Имею право на милосердие...

– На милосердие – имеете! – строго сказал я. – А на подобные разговоры – нет! Будь моя воля – я бы за такие провокационные идеи давал лет десять! Вы сболтнете, другой... Третий по телевизору выступит... А в обществе незаметно складывается идиотское мнение, что теперь все дозволено – больных не лечить, слабых в пропасть бросать, стариков уничтожать... Я не голословно говорю – совсем недавно у меня такой случай был. Выезжаю на вызов – я тут ведь еще на «Скорой» подрабатываю, а жена больного намеками, экивоками сообщает мне, что неплохо бы было ее безнадежного муженька спровадить побыстрее в мир иной. Из чистого милосердия, разумеется!.. И за приличный гонорар! То есть понимает все-таки, что случай не из рядовых, выходящий, так сказать, за рамки обычной практики...

В неприветливых глазах Чехова загорелся любопытный огонек. Он сел на постель, не интересуясь, закончил ли я осмотр, и натянул на могучие плечи спортивную майку.

– И что же вы? – с нетерпением спросил он. – Пошли женщине навстречу?

– Как бы не так! – сердито отрезал я. – Мораль, правда, читать не стал, поскольку уверен, что подобным особам мораль неведома, но ответил категорическим отказом.

– Любопытно! – пробормотал Юрий Николаевич. – Тоже своего рода заказное убийство! Полагаю, она посчитала вас эдаким чистоплюем с придурью, верно? Сумма-то хоть называлась приличная?

В голосе его появились невольные профессиональные нотки.

– Сумма как раз не оговаривалась, – с усмешкой ответил я. – Намекалось, однако, что немалая. Видимо, сильно успел надоесть благоверный. Отказ мой действительно был расценен как трусость и наивность. Мне даже было заявлено, что не все, слава богу, такие дураки, как я, и на мне свет клином не сошелся.

– То есть заказ будет передан другому! – заключил Чехов. – И как... не интересовались, чем дело кончилось?

– Нет, конечно, – пожал я плечами. – Не буду же я дежурить у порога... И в суд не потащишь, разговор велся, естественно, без свидетелей. Безнадежный, по-моему, случай!