Палач, или Аббатство виноградарей - [16]

от верховья озера, неподалеку от того места, где в него втекает Рона; Женева — порт, из которого, как известно читателю, только что отплыл барк, делится этой рекой надвое, когда она вновь вытекает из блистающего голубизной водоема, устремляясь к плодородным полям Франции и далее — к заветному Средиземноморью.

Воздушные потоки над озерами, окруженными прерывистой цепью гор, славятся непостоянством как по направлению, так и по силе. Оттого и тревожился Батист, торопя пассажиров с отплытием, ибо опытный капитан знал: необходимо воспользоваться первым, свежим порывом бриза, чтобы потом «править ветром», как говорят моряки, против встречных потоков, налетающих с гор, которые полукольцом окружают порт.

Очертания озера являлись добавочной причиной, по которой ветры над ним редко дули подолгу в одном направлении. Жестокие шквалы обрушивались порой на Женевское озеро, пронизывая каждую трещину в прибрежных скалах; но и менее сильные ветра, на пространстве от впадения Роны в озеро до выхода из него, препятствовали бризу подгонять идущее судно.

Пассажиры «Винкельрида» вскоре убедились, насколько были легкомысленны, заигрывая с коварными ветрами. Судно благополучно добралось до Лозанны, но там бриз оказался значительно ослаблен воздушными потоками с гор, и, когда солнце придвинулось ближе к длинной, темной, ровной цепи Юрыnote 42, добрым барком пришлось управлять, прибегнув к испытанным приемам — перекидывать и рифить парусаnote 43.

Батисту только и оставалось, что винить собственную жадность; его угнетала мысль, что если бы он оставил гавань ранним утром, как накануне было обещано большинству пассажиров, то достиг бы уже порта Веве, где собрались тысячи путешественников, — обстоятельство, сулившее владельцу барка немалый доход. Но, по обыкновению всех своевольных, эгоистичных натур, обладавших властью, капитан за свою оплошность заставил расплачиваться других. Команду он измучил ненужными, противоречивыми распоряжениями; к незнатным пассажирам придирался, обвиняя их в невыполнении инструкций, отчего барк, по его словам, не мог плыть достаточно быстро; и не желал даже отвечать на вопросы благородных путешественников, по отношению к которым обычно выказывал учтивость и готовность услужить.

ГЛАВА IV

Дважды три, да три опять,

Чтобы девять насчитать.

«Макбет»

Из-за неблагоприятных переменных ветров «Винкельрид» долгое время почти не двигался, но благодаря тому, что команда постоянно старалась держать нос судна по ветру, а также прибегала к другим ухищрениям мореходного искусства, барк вошел в верхний рог полумесяца, едва солнце коснулось края подернутой туманом Юры. Ветер совершенно стих, поверхность озера сделалась гладкой, как зеркало, и о дальнейшем продвижении, по крайней мере в ближайшие часы, не могло быть и речи. Уставшие от трудного пути матросы, поняв, что все их усилия бесполезны, расположились на ящиках и тюках, чтобы вздремнуть в ожидании северного бриза, который в эту пору года принимается дуть с берегов кантона Во через час-другой после заката.

Палуба теперь оказалась в безраздельном владении пассажиров. День был для осени довольно-таки жарок, гладь воды нестерпимо блестела, отражая горячие солнечные лучи, и с наступлением вечера освежающая прохлада принесла измученным духотой, сбившимся в тесную кучу путешественникам значительное облегчение. Так покрытое густой, тяжелой шерстью стадо овечек, задыхавшееся под деревьями и изгородями в течение дня, радостно рассыпается по лугу, чтобы пощипать траву или побрыкаться, взбодренное живительным вечерним воздухом.

Батист, как это бывает с людьми, наделенными властью на недолгий срок, разыгрывал из себя тирана по отношению к незнатным пассажирам, угрожая беспощадным наказанием тем, кто наиболее беспокойно переживал новые, непривычные для них условия плавания. Никто не склонен менее сочувствовать жалобам новичков, чем закаленный в борьбе со стихиями моряк; следуя ли своим обязанностям, отдыхая ли на досуге, он не расположен размышлять над невзгодами тех, для кого путешествие — сущая мука. Но капитан «Винкельрида», помимо черствости, являющейся следствием суровой жизни, был еще и от природы наделен себялюбием, позволявшим ему хладнокровно воспринимать чужие страдания. Неродовитые путешественники были для него чем-то вроде фрахта, за провоз которого он получал большую выгоду в сравнении с тем же объемом неодушевленного груза, но и хлопот зато было значительно больше. Однако, несмотря на свою страсть к запугиванию, осторожный Батист избегал связываться с итальянцем, который представил себя читателю под зловещим именем Маледетто, или Проклятого. Сия грозная личность была совершенно невосприимчива к тирании Батиста, причем достигалось это при помощи довольно простых и не бросавшихся в глаза мер. Ни яростные взгляды, ни угрозы грубого капитана не могли заставить итальянца дрогнуть, напротив, едва только Батиста охватывал приступ бешенства и проклятия лились с его губ неукротимым потоком, как Маледетто переходил именно на то место палубы, на которое неистовый капитан накладывал запрет, и располагался там с безмятежностью, каковая могла быть вызвана либо полнейшим неведением, либо безграничным презрением. По крайней мере, так объясняли его поведение прочие пассажиры; иные из них считали, что итальянец намеренно желает истощить терпение капитана, чтобы довести дело до скорейшей развязки, иные же снисходительно полагали, что бедняга попросту не умеет держаться иначе. Но одному только Батисту удалось верно его понять. По безмятежному виду и решительным манерам итальянца капитан понял, что Маледетто не ставит ни в грош не только его придирки и угрозы, но и его профессиональные затруднения, и потому он старался избегать столкновений со своим пассажиром подобно тому, как запутанные путешественники избегали ссориться с ним самим. И оттого Маледетто, или — как предпочитал называть его Батист, чтобы подчеркнуть свою осведомленность, — Мазо, был совершенно не ограничен в передвижении по палубе, как если бы он был одним из знатных путешественников или даже самим капитаном барка. Однако он не злоупотреблял своим преимуществом, редко покидая означенное место возле узла с пожитками, где сидел и дремал, как и прочие пассажиры, стараясь скоротать бесконечно долгие минуты плавания. Однако теперь картина переменилась. Едва только сварливый, недовольный, разочарованный и — вследствие этого — несчастный капитан признал, что не способен вести судно к порту, прежде чем не подует ожидаемый ночной бриз, и улегся на одном из тюков, чтобы на время сна позабыть о своей неудаче, пассажиры — один за другим — вскинули головы, и вскоре все уже могли вольно, по примеру благородных господ, расхаживать по палубе, сразу же заполнившейся людьми. Бодрящая прохлада безмятежного, тихого вечера, предвкушение благополучного, хотя и не слишком скорого прибытия, избавление от тягчайшей скуки неподвижного сидения — все это не могло не поднять настроения пассажиров. Даже барон де Вилладинг и его друзья, несмотря на то что все они были избавлены от притеснений капитана, сочувствовали общему веселью и не стесняли никого своим присутствием, охотно улыбаясь шуткам и выходкам разношерстного люда.