Палач и Дева - [7]

- Смирись... королева... богиня...- бормотал он.- Разве можно обойтись без богов, без веры? И тогда Дева сказала:

- Нет бога выше человека. И нет сильнее веры, чем вера в человека. Только она спасет мир.

Его святейшество вскинул голову, заметил меня и отшатнулся, как от привидения.

...Священник торопливо прошуршал подошвами по ступеням. Кажется, он поскользнулся и упал где-то внизу. Я не глядел ему вслед. Его святейшества верховного магистра для меня отныне не существовало.

- Как можно верить в человека,- спросил я,- если он жесток, невежествен, глуп?

- Человек такой, каким хотят его видеть,- возразила Дева.- До сих пор ты глядел на людей глазами святого отца, глазами палача. Попытайся прозреть.

- Боюсь, это невозможно,- сказал я.

- Это трудно,- подтвердила Дева.- Все равно что родиться заново.

Из груди моей вырвался смех, горький и безнадежный. Не сразу удалось унять его. Наверное, этот смех звучал жутко. Я увидел испуг в глазах Девы. И рассказал ей об ущелье Трех Безумцев.

По древнему обычаю, когда умирает главный палач королевства, с помощью гигантских хитроумных приспособлений отодвигают тяжелый валун, закрывающий проход в скалах, и десять юношей, на которых пал жребий, опускаются в ущелье.

Итак, нас было десять, предстоял долгий путь, и каждый знал, что только у одного есть шанс его закончить. Мы жалели и ненавидели друг друга. Дно ущелья устилали мелкие камни. Сквозь них пробивались только редкие уродливые кусты, покрытые шипами. Ни ручья, ни птичьего гнезда вокруг. Лишь человечьи кости, выбеленные временем, как страшные вехи на тропе. Мы увидели первую груду, когда голод и жажда становились нестерпимыми. Черепа служили зловещим знаком. В ущелье Трех Безумцев можно было утолить голод и жажду единственным, страшным способом - уничтожая себе подобных. Мы брели от груды к груде, всякий раз оставляя на них новые останки, сатанея от крови, от безысходности своей участи, бросая друг на друга злобные взгляды. Больно вспоминать об этом... Однажды кто-то захохотал, безостановочно, хрипло, начал кататься по камням. Мы обошли стороной бьющееся в судорогах тело - безумие могло передаться остальным. Так случилось много лет назад, когда ущелье обрело свое жуткое название.

Постепенно нас становилось все меньше. Спустя несколько недель мы уже мало походили на людей.

Мне хотелось жить. Я был сильнее остальных, товарищи по несчастью чувствовали это. Пришел час, когда они накинулись на меня - вместе, стаей. Острым обломком камня я убил самого неосторожного. Голод заглушил в них остаток разума. Стая предпочла более безопасную жертву. Я выжил, добрался к выходу из ущелья, и монахи накинули на мои плечи пурпурный плащ палача.

У палача нет имени. Его имя высекают на валуне у входа в ущелье Трех Безумцев, как свидетельство того, что человек больше не принадлежит миру живых.

У палача нет прошлого. Его прошлое навеки погребено на зажатой скалами тропе, с которой не сводят пустых глазниц оскаленные черепа погибших.

...Дева была первой, кто услыхал от меня страшную исповедь.

- Какое имя высекли на валуне, когда ты стал палачом? - спросила она.

- Вир,- не сразу припомнил я.

- Ты вынужден был убивать, Вир,- проговорила ока.- Ты убивал других и себя, но все же остался человеком. Иначе не пришел бы сюда, не терзался, не презирал бы так проклятого монаха.

- Теперь он сделает все, чтобы покончить со мной,- сказал я.

- Ты должен жить, Вир! - отозвалась Дева.- Ты - сильный, гордый человек. И дети твои будут сильными и гордыми.

Она приблизилась, потянулась ко мне, и я ощутил на челе прикосновение сухих и горячих губ. И тут я понял, что ни за что на свете не смогу лишить Деву жизни. И не позволю сделать это другим.

- Не дам тебе умереть,- проговорил я. Она грустно улыбнулась, покачав головой:

- Я знала, что рано или поздно ты скажешь это, мой милосердный палач. Но я уже приняла решение, Вир, и не изменю его.

- Твой мир так прекрасен. Ты не можешь к нему вернуться?

- Могу,- равнодушно ответила она.

- И все-таки выбираешь костер... Не понимаю,- признался я.

Дева молчала, не сводя глаз с крохотного, колеблющегося пламени в глубине остывающего горна. Огненные точки вспыхивали в ее зрачках. Затем они затуманились и только по этому можно было догадаться, что Дева плачет. Она плакала беззвучно и неумело, стесняясь своих слез, как мужчина.

- Не на все вопросы можно ответить,- проговорила, наконец, Дева.- И не все поступки объяснить... Ты знаешь, здесь погиб мой муж. Он вел исследования в горах и, видимо, так же, как и я, недооценил коварства этой гадины в сутане. Муж был человеком увлекающимся, способным забыть об элементарной предосторожности. Горцы рассказывали, что его убили во время сна...

Губы Девы болезненно дрогнули, но она справилась с собой.

- Мне хотелось пройти по дорогам, где ступала его нога. Заглянуть в глаза людей, видевших его смерть. Я надеялась, что сумею разгадать смысл жестокости. Напрасно - у жестокости нет смысла.

- Горцы говорили - твои речи похожи на сказки.

- Сама не знаю, как это произошло. Однажды вдруг обнаружила вокруг себя множество лиц, завороженно внимающих каждому слову. Иногда мне кажется, эти речи и все, что я делала там, в горах, были попыткой отомстить за него. Если можно назвать местью желание сделать людей лучшими.