Пакт, изменивший ход истории - [20]

Напомним об официальной советской реакции на гитлеровское нападение: о выступлении по радио 22 июня 1941 г. В.М. Молотова, в свое время подписавшего пакт о ненападении между СССР и Германией и не раз в этой связи превозносившего мудрость «сталинской внешней политики». Какое же объяснение было дано в выступлении столь кардинально изменившейся ситуации — за один день самый лучший друг превратился в смертельного врага?

Выступление В.М. Молотова, второго лица государства и правой руки Сталина во внешнеполитических делах, выдавало растерянность в Кремле. Молотов, в составлении текста речи которого принимали участие и другие члены Политбюро^{103}, не нашел ничего лучшего, чем сделать упор на вероломство партнера по отношению к советско-германскому договору о ненападении, противопоставив немецкому «вероломству» политику советского правительства, которое, подчеркивалось в речи, выполняло «со всей добросовестностью все условия этого договора»[15]. Уже несколько месяцев весь мир жил в предчувствии случившегося, а сталинское руководство публично заявило, что оно не только не ожидало нацистского нападения, но и не видело причин для начавшегося конфликта! Лишь нажаловавшись вдоволь на вероломство бывшего партнера, Молотов вспомнил о кровожадности фашистских правителей Германии, «поработивших французов, чехов, поляков, сербов, Норвегию, Бельгию, Данию, Голландию, Грецию и другие народы». Вот в таком виде, без упоминания продолжающейся войны Англии против держав Оси (Германии и Италии), невнятно прозвучал мотив антифашистской войны. Призыв подняться на «отечественную войну за Родину, за честь, за свободу» обошелся без его увязывания с борьбой за общедемократические цели^{104}.

То, что в своем выступлении В.М. Молотов даже не упомянул о войне между странами демократического Запада и нацистской Германией, вполне понятно. Ведь вплоть до дня гитлеровского нападения Советский Союз считался невоюющим союзником Германии, которая черпала материальные ресурсы из СССР, подрывая английскую блокаду[16]. Как писал У Черчилль 24 июня 1940 г. И.В. Сталину, «Германия стала Вашим другом почти в тот же момент, когда она стала нашим врагом». Заканчивалось письмо напоминанием о тактике Германии, пытающейся «осуществлять в Европе последовательными этапами методический процесс завоевания и поглощения»^{105}. Однако это и последующие предупреждения рассматривались в Кремле как стремление английских консерваторов столкнуть Советский Союз с Германией. «Без видимых на то оснований», как, видимо, все еще продолжал, с марта 1939 г., считать Сталин^{106}. Иначе бы Молотов не настаивал на верности советского правительства советско-германскому пакту.

Остановимся на еще одном важном пункте речи В.М. Молотова. На его утверждении, что нападение германских войск началось «без объявления войны»^{107}. На самом же деле, как теперь хорошо известно, одновременно с нападением в Берлине МИД Германии вручил советскому полпреду, а в Москве германский посол Ф. Шуленбург — самому В.М. Молотову ноту с объявлением войны, объясняя решение Гитлера сосредоточением советских войск на границе с Германией. Кстати, Молотов в своем выступлении так и не решился на прямое, ясное опровержение этого немецкого обвинения.

С этим связан и другой важный вопрос. Советское заявление о том, что немецкое нападение произошло без объявления войны равносильно признанию, что руководители Советского Союза якобы ничего не знали о подготовке плана «Барбаросса». Но это заведомая неправда. В 25-ую годовщину немецкого нападения министр обороны СССР маршал А.А. Гречко опубликовал статью, в которой говорилось, что советская разведка сумела получить «основные данные решения германского командования» о нападении на Советский Союз уже через 11 дней после подписания Гитлером плана «Барбаросса» 18 декабря 1940 г.^{108}. И.Л. Бунич, чья книга «Гроза» построена на разведывательных данных, пишет, что план «Барбаросса» в течение двух недель после его подписания стал добычей почти всех разведок мира, даже тех, которые были совершенно не заинтересованы в его получении^{109}. В первом издании известных «Воспоминаний и размышлений» маршала Г.К. Жукова, в то время начальника Генерального штаба Красной Армии, также признается, что еще в марте 1941 г. в распоряжении советской разведки находились «сведения исключительной важности», которые, как выяснилось позднее, «последовательно отражали разработку гитлеровским командованием плана «Барбаросса», а в одном из вариантов, по существу, отражена была суть этого плана^{110}. В то же время, по воспоминаниям генерал-лейтенанта Н.Г. Павленко, маршал Жуков уверял его, что он ничего не знал о плане «Барбаросса», что и в глаза не видел донесения разведки. Тогда, продолжает Павленко, «на следующий раз я приехал к Жукову и привез те самые сообщения разведки о плане войны с СССР, на которых черным по белому стояли их: Жукова, Тимошенко, Берии и Абакумова подписи». Жуков, искренне или нет, изобразил крайнее изумление^{111}. Такова истинная цена официальным заявлениям, что гитлеровское нападение было совершенно неожиданным. Одна из лживых сталинских версий, призванных оправдать первоначальные успехи немцев, сумевших за считанные недели разгромить первый эшелон Красной Армии — ее наиболее подготовленные кадровые части.