Пах антилопы - [9]

Маленькая полуголая собачка, помещавшаяся у Дмитрия Николаевича под мышкой, задергалась, требуя, чтобы ее спустили на землю.

- Первый раз в автобусе едет и ведь даже не шелохнулась. Вот ответьте: откуда она знает, что там нельзя, а здесь можно? Ну иди.

Носорожьего драпа пальто, вытертое местами до ниточного скелета, переломилось в поясе, и пес был бережно поставлен на маленькие мушиные ножки.

- Так где вы сейчас обитаете?

- Толком нигде.

- Ну а все же?

- Перебиваюсь случайными заработками на телевидении, по редакциям.

- Понятно. - Дмитрий Николаевич призадумался, в веселом его взгляде появилась хулиганская составляющая. - Выходит, не успел Господь моими слабеющими руками вас из хаоса вытащить, вы опять туда занырнули.

- Выходит, так.

Я несколько картинно свесил седеющую голову на грудь. Новый порыв ветра принудил собачку расставить для устойчивости лапки.

- К Дзантиеву еду. Записываю воспоминания участников проекта "Бристоль". А то последние перемрут. Вот Исая Львовича месяц назад схоронили. Вы, кстати, чего попрощаться не пришли? Весь ваш выпуск был.

Из деталей детского конструктора я стал прямо на глазах у старика спешно собирать какое-то вранье. Тот даже голову склонил набок от старания поверить. Однако с очевидностью его патологическая доверчивость справиться не смогла.

- Ну не пришли и не пришли! - оборвал он меня раздраженно. Впрочем, мир никогда надолго не покидал эту душу. - Вы, смотрю, к своему прошлому без большой приязни относитесь. А я вот, - он осклабился, - к будущему. Все ж я вас посчастливей буду, а?..

Не пустили меня в половецкий офис - пропуск Эльвира не оставила. Позвонил от охранника - "вышла", а куда и насколько, уперлись, не стали говорить. Я гляделся совсем дураком - примчался на пожар, а ничего не горит. Вошли две девушки, по-свойски кивнули охраннику и стали подниматься по лестнице тем специальным аллюром, прелесть которого в диалоге волнующихся женских ягодиц и осеменяющих их мужских взглядов. Внутренняя секреция охранника дала мощный выброс. Потянуло зверинцем. Природа, озоруя, ворвалась в это стерильное царство стекла, металла и кожаной мебели.

Не враз улеглась гормональная буря. Охранник вставал, садился, менял на столе местами ручку с карандашом. Наконец его потерявшее всякую строгость лицо оборотилось ко мне.

- Хмелевскую дожидаетесь? С полчаса уже как с хозяйкой отъехала. Скоро воротятся.

Хоть какая-то появилась надежда. Добрел до диванчика, опустился на него, уставил воспаленный взгляд в точку, никакого материального объекта, кроме воздуха, не содержащую. "Посиди, посиди в прихожей, может, поумнеешь", - вздрогнул и стал озираться. Никого не было. Наверное, я стал задремывать, и эта фраза была случайно попавшим в реальный мир обрывком зарождавшегося сновидения.

Пробудился от человеческого взгляда. Не прямо от него. Как ни буравил меня охранник (и прав был, потому что разбросанные ноги с отвалившимися вбок носками любое помещение переводят в разряд ночлежки), я бы и дальше спал спокойно, но, видно, в голове сидело, что несолидно будет, если Эльвира с Зульфией застанут сценариста в такой бесформенности, - эта мысль по-собачьи, носом меня изнутри и растолкала.

Расположение охранника было потеряно. Юноши с гипертрофиро ванным отвращением относятся ко всему с их точки зрения неприлично му, вроде сна в неположенном месте.

Я подобрал ноги, принял позу посолиднее в надежде как-то реабилитироваться в глазах молодого человека. С той же целью достал из портфеля сценарий. Сперва глаз скользил по знакомым шеренгам без трения, но на второй странице стал вязнуть. Что-то с текстом произошло, пока его транспортировали, - он вроде как створожился. Главное - реплики: они потеряли всякую прыгучесть, передвигались медленно, с отвратитель ным шарканьем. А я так ими ночью любовался, моими фигуристочками.

- Попрошу вас выйти пока на улицу, я должен ворота открыть. - Охранник строгостью старался компенсировать некоторую робость, которую внушали ему все дяденьки старше тридцати пяти лет.

Подчинился. Облака налетали на солнце стремительно, но без толкотни. От этого весеннего мелькания душа резко помолодела, перешла в школьный возраст и наполнилась радостным ожиданием скорого окончания учебного года. Меж тем никакие каникулы в ближайшем будущем не ожидались, и вообще дела мои выглядели кисло: шансов быть поставленным при жизни автора сценарий явно не имел, вдобавок только что мне, по существу, было сказано, что я такая шваль, которую и в помещении одну оставлять нельзя.

Тут, в центре, ветер, издерганный беспорядочной московской застройкой, вполовину не имел той целеустремленности, что у меня на окраине. В промежутках, когда один табун облаков иссякал, а следующий еще был на подходе, становилось почти тепло. Я прислонился к стене и стал смотреть на прохожих добрыми полусонными глазами. Охранник отпер ворота, пропустил во двор мусорную машину и остался ее дожидаться. На воздухе, как это часто бывает с людьми, сохранившими крестьянские корни, он заметно помягчел, даже предложил мне сигарету. "Учится на вечернем, не перечит, когда по воскресеньям мать гонит его выбивать половики, и до конца дней своих будет сажать картошку, даже если ее начнут раздавать бесплатно". От этого списка добродетелей веяло гадким высокомерием, которого я сразу же устыдился.