Падение Византии - [17]

Луканоса посадили и стали угощать кумысом.

Хан стал расспрашивать о городе Тане. Луканос старался в своих ответах умалить ее богатство, которое могло быть соблазнительным для татар, и как бы между прочим заметил, что постройка новых укреплений окончательно разорила граждан. Потом Луканос стал приглашать хана к себе, но тот выразил опасение, что его могут захватить в плен.

— Кто же посмеет нарушить гостеприимство, хан? — сказал обидчиво Луканос. — Да если мы тебя обидим, так за тебя вступится вся твоя орда.

— Твоя правда, ты благоразумно говоришь, видно, что человек умный.

Затем хан, с несколькими мурзами, отправился в Порто-Пизано. Луканос уехал раньше и встретил гостя.

Шашлык татары похвалили, однако ели мало, потому что не были голодны; но отведав присланной рыбы, они почувствовали жажду; им тотчас принесли десять арбузов, которые они разбивали у себя на коленях и руками вытаскивали из них мякоть. Луканос стал угощать гостей вином. Татары, несмотря на то, что исповедывали религию Магомета, плохо соблюдали законы пророка и охотно пили вино. Оно очень понравилось хану, и вообще он рассыпался в любезностях перед Луканосом, называя его своим другом.

— Вот возьми на память от меня! — Говоря это, хан снял с себя серебряный пояс и отдал Луканосу. — Я хотел бы от тебя что-нибудь иметь, — сказал он.

Луканос принялся осматривать свой костюм, но он был одет по-домашнему и впопыхах не переоделся. На его одежде никаких драгоценных украшений не оказалось. Он стал шарить в карманах и отыскал янтарные четки с золотою иконкою, которые получил от Евфимия Васильевича.

— Вот, хан, возьми от меня, а пояс твой я буду всегда носить на себе.

Хан надел четки на шею, а красивая икона ему очень понравилась, он поминутно посматривал, как она лежит у него на груди.

Татары так выпили, что их пришлось взвалить на повозки и развести по юртам. На следующий день татары стали переправляться через Дон, связывая плоты из росших тогда на берегах Дона деревьев.

Со страхом следили за их движением жители Таны, однако орда перекочевала мимо, не тронув города.

Возвратившегося из Порто-Пизано Луканоса в Тане восторженно приветствовали, приписывая ему честь избавления города от опасности.

Евфимий Васильевич порядком струхнул, оказавшись в Тане в такую минуту. Он уже собирался в обратный путь, когда явился к нему посланный от Луканоса с просьбою, чтобы Евфимий Васильевич побывал у него до своего отъезда.

Евфимий Васильевич явился. Его по-прежнему принимали в темной комнате. Поклонившись при входе, он сказал:

— Ты вот, милостивец, все болеешь глазами, отслужил бы молебен Св. Пантелеймону, он очень в недугах помогает.

— Надо, надо, — сказал Луканос. — Я имею к вам, кирие Евфимий, дело, которое вот уже три дня меня беспокоит. Я слышал от отца Стефана, что у вас есть дочь красавица, и добрая и разумная, а я вот себе невесту ищу, что вы на это скажете, кирие Евфимий?

— Уж ты жених, сударь, хоть куда! Я думаю только, что это ты затеваешь, может, что обидное — так мы себя в обиду не даем!

— Господь с вами! Что вы! Я вот хочу жениться на вашей дочери, кирие Агриппине; мне отец Стефан о ней много хорошего говорил. Я вот хотел бы обдумать лучше, да все боюсь, что татарин ее у меня отобьет, и решился теперь же об этом поговорить.

— Ну, когда так, так уж тебе сердечно скажу, что твоя милость не в пример для меня лестнее, да и ей, бедняжке, тяжко, за него не хочется выходить.

— А вот еще условие: чтобы не принуждать, без ее согласия не женюсь.

— И что ты, Бог с тобою! Какое тут согласие, что девку томить, разве она понимает как ей лучше?

— Нет, нет! Вы ей, кирие, скажите каков я. Вот посмотрите, хоть и не красавец, а все лучше вашего татарина.

При этом Луканос открыл окно. Евфимий Васильевич пристально стал всматриваться, а потом, широко улыбнувшись, сказал:

— Да право же вылитый отец Стефан!

Луканос засмеялся.

— Так вот что, Евфимий Васильевич, скажи, что сам отец Стефан сватается — я сам отец Стефан и есть.

Евфимий Васильевич захохотал на весь дом.

— Ай да и монах! Так-то нас, старых людей, провел! Что это тебя заставило?

— Мне хотелось подробно рассмотреть ваши края для торговых целей, а в рясе монаха опасности меньше и от татар, и от разбоя.

— Это точно, ты хитро придумал. Монаху и с деньгами опасности мало. Из молодых ты, да ранний, что и говорить! Ну, скажи мне, как тебя по имени и отчеству величать.

— Андрей Константинович.

— Ну, ладно, Андрей Константинович; я тебе теперь скажу, что моя Груша охотно за тебя пойдет, потому что о тебе очень часто вспоминает, да еще говорить, что отец Стефан как будто не монах, совсем не то, что отец Арсений.

— Ну, а об отце Арсений что слышно?

— Ничего не слышно; говорил, с год или более походит по русской земле, а потом через Тану или Каффу на Афон отдохнуть отправится. Истосковался, говорит. Истовый человек он! Таким тяжко на свете жить.

— Теперь у меня, Евфимий Васильевич, еще одно дело, — сказал Луканос, после некоторого размышления, — это о свадьбе. Я ведь не могу весной быть у вас; это такое же горячее время у нас, как и осень — тысячи потеряешь; а невесте ехать сюда тоже не годится, да у нас и церкви православной нет.