Падение в бездну - [110]

Но больше всего его напугало то, что все они уже довольно долго находились в церкви. Он думал, что придет заранее, а вышло, что опоздал. Может, он не так понял…

Вслед за фамильи он прошел в церковь. В просторных нефах царили холод и полумрак. Его провожатый свернул направо, в направлении вестибюля ризницы, покрытого могильными плитами. Церковь представляла собой монумент инквизиции: от капеллы, посвященной семейству Торквемада, дорога вела к портрету Папы Павла IV, потом к фреске, на которой был изображен святой Фома, побеждающий еретиков. Плиты на полу также напоминали об именах более или менее известных инквизиторов. Но падре Михаэлиса провели не в ризницу, а в расположенный напротив Папский зал, примыкающий к монастырю.

Помещение было гораздо меньше, чем предполагало его пышное название, и его почти целиком занимал массивный стол. Сбоку, возле двери в монастырь, на трех креслах сидели трое пожилых доминиканцев, которых он видел впервые. Но внимание его сразу же приковали к себе те, кто сидел за столом.

В центре восседал брат Микеле Гизлери, и сейчас глаза его не улыбались. Слева от инквизитора разместились вечно задумчивый епископ Симанкас и Алессандро Фарнезе, оба в пурпурных кардинальских одеяниях. Они о чем-то тихо говорили по-испански и встретили вновь прибывшего холодными, отстраненными взглядами.

Справа от брата Гизлери сидел насупленный падре Диего Лаинес. Но его присутствие удивило Михаэлиса гораздо меньше, чем присутствие еще двоих иезуитов: падре Надаля и падре Оже. Он думал, что оба они во Франции, и очень удивился, когда понял, что они, зная, что он в Риме, не нанесли ему визита. Подавив тревогу, он жестом приветствовал собратьев, но в ответ получил только сухие кивки.

Брат Гизлери поднялся на ноги.

— Добро пожаловать, падре Михаэлис. Будьте любезны, сядьте сюда.

Он указал на стул с высокой спинкой напротив центрального стола и не сел до тех пор, пока Михаэлис не повиновался.

— Мне не хотелось собирать вас в дни печали и скорби. И если я позволил себе побеспокоить вас и других высоких гостей, то только для того, чтобы сообщить вам приятную новость, которая, может быть, скрасит нашу общую тревогу за состояние здоровья его святейшества. Но в то время как великий христианин болен, и очень серьезно, великий еретик получит справедливое наказание.

У падре Михаэлиса отлегло от сердца. Ему на миг показалось, что обвиняемый — это он, хотя и не знал, в чем его обвиняют. И он спросил почти радостно:

— Это Карнесекки?

— Да, Пьеро Карнесекки. Прошу вас, епископ Симанкас.

Испанец старался говорить звонче, но итальянские слова выговаривал все равно с гортанным призвуком.

— Я воспользовался временным разрешением, которое мне дал в Неаполе император, и конфисковал переписку Карнесекки с покровительницей вальденсов Джулией Гонзага. Она при смерти, но у нас нет надобности дожидаться ее кончины. Процесс над еретиком Карнесекки может быть возобновлен с будущего месяца, и я уверен, что он станет последним.

— Можете на это рассчитывать, — сказал брат Гизлери с довольным видом. — Благодарю вас, доктор Симанкас. Я могу только добавить, что копия корреспонденции уже находится у великого герцога Козимо Медичи. Я получил от него личное уверение, что он более не будет поддерживать Карнесекки, как поддерживал до сих пор. Напротив, он ждет не дождется часа, когда от него избавится. Что вы на это скажете, падре Михаэлис?

Михаэлис ликовал, но не потерял самообладания настолько, чтобы не обдумать ситуацию. Он знал, что папство не отказалось от требования выдачи архиепископа Карранца де Толедо, которого по приказу Филиппа II держал под арестом инквизитор Вальдес. И знал также, что в прошлом месяце в Испанию с мандатом о депортации в Рим заключенного прелата отправилась делегация Ватикана во главе с кардиналом Борромео. Он задал себе вопрос, не рождено ли усердие Симанкаса в отношении Карнесекки надеждой улестить нового Папу и расчетом на ответную милость, на «обмен любезностями». Но в такой трудный момент все эти соображения показались ему простой тратой времени.

Он склонил голову, стараясь казаться бесстрастным.

— Досточтимый великий инквизитор, нет такого христианского сердца, которое не возрадовалось бы при известии о крахе опасного еретика.

— Справедливо. А у вас есть особая причина возрадоваться, ибо вы усердно послужили успеху нашего дела. Его святейшество в скорбной своей агонии был так великодушен, что передал мне некоторые свои полномочия, и среди прочих право назначать инквизиторов. Вы принадлежите к ордену, который, как правило, отказывается от этих функций, и поэтому я хотел, чтобы сегодня орден иезуитов был представлен максимально. Я придерживаюсь мнения, что вы идеальный инквизитор, к тому же обладающий практическим опытом, и что пришло время иезуитам принять участие в прямых репрессиях против еретических заблуждений.

Падре Михаэлис задрожал от радости. Кровь прилила к вискам, что было у него признаком сильнейшего волнения. Он понимал, что нельзя сразу поддаваться эйфории, но ничего не мог с собой поделать и отдался ей со сладострастием.