Падение Тисима-Реттоо - [55]
— Не будем обсуждать этих вопросов, — живо проговорил Кувахара по-японски. Он говорил по-японски, а Грибанов — по-русски. Так они и продолжали, каждый на своем языке. — Оставим этот разговор. Скажите, вы давно из Владивостока?
— Не очень. А почему вас это интересует?
— Вас переводили на Камчатку? — не отвечая на вопрос, опросил опять Кувахара.
— Этого я вам не скажу.
— Хорошо. А как там у вас, прибывают уже войска с запада к границам Маньчжоу-го?
— Этого тоже не скажу. Не будем тратить времени на пустые разговоры.
— Право, вы напрасно скрываете, майор. Нам известно… Вы не выдадите ни военной, ни государственной тайны, если скажете свое личное мнение: будут выступать советские войска против нас или нет?
— У меня на этот счет нет личного мнения. Будет отдан приказ — войска выступят, не будет — не выступят.
— Силы у вас большие.
— Да, не в пример вашим.
— Господин Грибанов, я хочу, чтобы вы правильно меня поняли. — Кувахара меланхолично откинулся на спинку кресла и закинул ногу на ногу. — Вы в моих руках. Я волен делать с вами все, что мне захочется: пытать, казнить или сделать богатым и счастливым человеком. Я предлагаю вам перейти в нашу разведку на самых выгодных условиях, то есть на таких, какие вы назовете сами. И мы отправим вас всех пятерых на родину. Хоть завтра, если сегодня вы дадите согласие.
— Я знаю вас, как…
— Прошу прошения, я не все сказал, — поднял ладонь Кувахара. — Но прежде вы должны нам помочь кое в чем. Во-первых, сказать правду, что вы знаете о китайцах и японцах, подобранных на море вашим пароходом, — вы ведь наверняка разговаривали с ними; во-вторых, что они рассказывали вам о пребывании в японском плену; в-третьих, кто были те двое японцев, была ли у них карта острова, добровольно ли они ушли с китайцами или их увезли насильно; в-четвертых, подписать акт о потоплении вашего парохода американской подводной лодкой. В конце концов я не требую, чтобы вы сию минуту высказали свое отношение к моему предложению, я могу дать вам трое суток на размышление.
Подполковник Кувахара умолк и беззаботно побарабанил пальцами по подлокотнику кресла. Грибанов тоже молчал.
— Есть и другой путь, — вкрадчиво, с улыбкой заговорил Кувахара. — Это одиночный карцер, кандалы, десять или пятнадцать дней пыток и вырывание языка, выкалывание глаз и — четвертование. Примерно то же будет и с вашими товарищами. Подумайте. А для содействия вашим раздумьям я прикажу, чтобы уже сейчас вас посадили в одиночный карцер и заковали в кандалы. Все эти три дня вы будете сидеть на соленой пище и соленой воде.
Грибанов поднял голову.
— Вы кончили, господин Кувахара?
— Вы можете сказать только одно слово: «согласен», другого я не разрешу вам говорить.
— Но…
Кувахара проворно схватил со стола пистолет и направил на Грибанова. Жандармы вскинули винтовки.
— Связать на моих глазах — и в карцер! — приказал Кувахара. — В пути оружие держать наготове. Это опаснейший преступник!
Грибанова связали: локти свели за спиной и туго их стянули. Конец веревки от локтей тянулся к шее и охватывал ее петлей, другой конец — к ногам. Этим концом были подвязаны сухожилия выше колен так, что можно было лишь едва-едва передвигать ноги.
В таком положении Грибанова увели, после чего подполковник Кувахара поднялся с кресла и стал ходить по кабинету, разминая ноги. Он только теперь почувствовал, как чертовски устал за этот день. Ни одно из мероприятий, намеченных командующим, не удалось осуществить. Единственная надежда оставалась на ученого географа. «Он, кажется, немного дурак, как и всякий ученый, и к тому же трус, — размышлял Кувахара. Нужно Попробовать подкупить его хорошим отношением А если будет упорствовать — припугнуть. Слегка. И сделать агентом, а потом отправить в Токио для передачи советскому посольству».
Что касается Воронцова, Борилки и Андронниковой, то Кувахара решил не вызывать их дня два и держать на соленой воде. А там видно будет.
Мысли его прервал выстрел, донесшийся с плаца, потом еще выстрел и еще. Крики. Кувахара бросило в жар от страшной догадки, и он опрометью метнулся в коридор, на бегу выхватывая пистолет из кобуры. За ним — дежурный по штабу. На плацу темно и тихо. Из дверей жандармерии выскочил дежурный.
— Что случилось? — крикнул Кувахара, бегом направляясь к жандарму, и споткнулся о что-то мягкое, выхватив карманный фонарик, осветил и отшатнулся: на песке лежал жандарм с раскроенным черепом. Винтовки возле него не было. Кувахара обвел фонариком вокруг, и у него мурашки побежали по спине: он увидел второго жандарма, лежащего вниз лицом с вытянутыми вперед руками, намертво зажавшими винтовку. Это были те самые жандармы, которые уводили Грибанова. В бешеной ярости Кувахара наскочил на дежурного и, рыча, скрежеща зубами, стал бить его кулаком по лицу Потом заорал:
— Кемпейтай! Тревога!
Но на плацу никого не было, и крика его никто, кроме дежурного, не слышал. В ярости Кувахара схватил за шиворот дежурного и изо всех сил толкнул его в коридор жандармерии.
— Поднимай тревогу, мерзавец!
Жандармы прибежали минут через десять. Но было уже поздно. Никто не мог сказать, в каком направлении нужно производить поиски. Обезумевший от страха перед всемогущим Кувахара, начальник жандармерии поручик Гото поспешно разослал несколько групп жандармов по дорогам и на берег. А подполковник Кувахара уже сидел у себя в кабинете и докладывал по телефону командующему, просил разрешения поднять в ружье весь гарнизон.
