Падение Тисима-Реттоо - [22]

— Налейте по одной. Да готовьте еще на восемьдесят три человека. Коку скажите, чтобы замесил тесто и к утру испек восемьдесят семь белых булок.

Посадка на пароход продолжалась довольно долго. Между баржей и «Путятиным» ходили три шлюпки. Людей поднимали на борт сеткой-стропом при помощи стрелы и лебедки. Так ускорялось дело, да и не все китайцы могли подняться по штормтрапу. Когда последний китаец сошел с десантной баржи, Шао Мин сказал шкиперу японцу, что он может вести баржу на остров Минами. Тот не верил сказанному до тех, пор, пока не ушел за пределы слышимости предупредительных гудков парохода.

До самого утра спасенные мылись в матросском душе, пили кофе, отдыхали. Им никак не верилось, что они вдруг стали людьми и находятся в нормальных человеческих условиях.

Большинство спасенных были больны. По мере того как китайцев доставляли на судно, им сразу же оказывалась медицинская помощь. Судовой фельдшер не успевал один управляться, пришлось попросить на помощь военного врача капитана Андронникову, находившуюся среди пассажиров. Она и Грибанов в качестве переводчика всю ночь вели прием больных.

Уже рассвело, когда закончили работу.

— Я хочу на свежий воздух, Иннокентий Петрович, — устало проговорила Андронникова, снимая больничный халат. — Пойдемте на палубу, составьте мне компанию.

Они вышли на полубак. Густой серый туман по-прежнему лежал на море. Пароход почти стоял на месте. Вода чуть-чуть проглядывала в тумане, была гладкая, свинцовая.

— Устали, Наденька? — спросил Грибанов, когда они остановились у фальшборта. (Наденькой ее почему-то все называли на судне).

Андронникова была высокая, статная девушка с нежным смуглым лицом. Ее броская красота невольно привлекала взоры людей. На судне ее, пожалуй, все обожали и были её поклонниками. Трудно сказать, или не замечала она своей красоты, или не придавала ей никакого значения, потому что держалась хоть и строго, но просто, может быть, даже подчеркнуто просто, не одаряя кого-либо особым вниманием, не выказывая ни к кому особого расположения. Грибанов познакомился с ней еще в первый день плавания; как и все, он был очарован ею и не скрывал перед ней этого.

Сейчас смуглые щеки ее пылали свежим румянцем, большие черные глаза под широкими бровями вразлет, обычно немного хмурые, смотрели грустно и были особенно выразительными, прелестными.

— Устала не от работы, а от всего увиденного, — вздохнула она, заглаживая назад выбившиеся из-под берета прядки шелковистых волос. — Бедные люди, они все дистрофики в последней степени истощения. Иннокентий Петрович, а вы, должно быть, хорошо говорите по-китайски? — Она живо повернула к нему свое лицо и зябко стала кутаться в шинель, наброшенную на плечи.

— Почему вы так думаете?

— Они точно выполняли все, что я требовала, а вы переводили. Я заметила, что они с первого слова понимают вас. Я подумала тогда: «Как это здорово — знать языки других народов, уметь разговаривать с человеком любой национальности!» Скажите, а вы и еще знаете какие-нибудь иностранные языки?

Грибанов, улыбаясь, ласково посмотрел на нее:

— Боюсь, как позавчера, обвините меня в хвастовстве. Помните, когда я рассказал о приключениях на пограничном катере?

— Это потому, что вы слишком часто повторяли «мой катер», «я принял решение», «я повел», а ведь вы там были не один. Право же, нехорошо, когда человек слишком часто подчеркивает собственные достоинства и скрывает слабости. Самовлюбленный человек слишком скучен.

— Это верно, у нас о хвастунах говорили: «В детстве ружьишком баловался».

— Имеется в виду: «врет, как охотник»?

— Вот именно.

— И о вас говорили?

— Случалось.

Они дружно рассмеялись.

— А все-таки, в самом деле, Иннокентий Петрович, какие еще иностранные языки вы знаете?

— Понемногу — японский, английский и немецкий.

— Вот как! Так вы лингвист? — Она внимательно посмотрела ему в лицо. — Вы мне нравитесь, Иннокентий Петрович.

— За то, что знаю несколько иностранных языков? К сожалению, я не лингвист. — Он снова ласково посмотрел на нее, и Андронникова почему-то смутилась, отвела глаза.

— Нет, — проговорила она серьезно, — я сначала подозревала в вас, ну, как бы это точнее сказать? Одним словом, если грубо выражаться, вылощенного солдафона. Знаете, бывают такие: заботятся только о внешнем, показном, а посмотришь в душу — там пусто. Такие обязательно любят похвастаться. Я терпеть не могу их.

Грибанов молчал, навалившись грудью на фальшборт и глядя на свинцовую гладь воды.

— Вы обиделись, что я так думала о вас? — с тихой лаской в голосе спросила она, искоса посматривая на его лицо.

— Нет, Надежда Ильинична. Я принял вас за наивную, простенькую девушку, хотя на вас и погоны капитана. Сейчас я думаю о другом, о своем.

— Секрет?

— Секрет, — и он, как бы про себя, лукаво-весело улыбнулся.

В эту минуту к ним подошел человек в коверкотовом реглане, замшевой шляпе, с изящной темно-бурой бородкой и острым, как у птички, смешным носом. Это был ученый-географ Борис Константинович Стульбицкий.

— С добрым утром, Наденька! Вашу ручку, — он прикоснулся к ее кисти жесткой бородкой.

Разговор Грибанова и Андронниковой расстроился. Грибанов извинился и пошел в каюту.