Падение Стоуна - [214]

У меня подобного извинения не было, и я не пытаюсь его придумать. Скажу только, что возбуждение — это наркотик, а Венеция — трясина, засасывающая людей. Я хотел Луизу, и впервые в жизни никакие доводы и причины, весомые прежде, не имели власти надо мной. Я даже не думал о том, как поступаю, и ни на секунду не ощущал себя виноватым. Любые возражения я отметал. Венеция завладела мной, и я бросился в ее объятия с той же охотой, как и в объятия Луизы.

Остальной мир, разумеется, не посмотрел бы на это столь снисходительно. Я соблазнил чужую жену, и то, что возникло в пылу страсти, намеревался продлить расчетливо. С этой секунды началась жизнь лжи.

— Я должен поблагодарить вас, миссис Корт, за вашу помощь мне сегодня. Надеюсь, вы не слишком скучали.

— Напротив, — ответила она. — И если вы пожелаете, чтобы я снова составила вам компанию, пожалуйста, не стесняйтесь сказать о том. Я уверена, мистер Корт не будет возражать.

И мы попрощались чопорно и сдержанно. Я повернулся, чтобы уйти, а мое сердце колотилось от возбуждения.

Моя связь требовала тайны, а есть ли для этого способ лучше, чем вести себя нормально? Я ведь бродил по этим улицам, впитывая их атмосферу, уже обволакивавшую мое существо. Венеция — самое опасное место на земле — или была тогда, пока туристы не нахлынули туда и не разжижили воздух угрозы, пропитавший самые ее камни, глупой фривольностью зевак и не превратили ее жителей в поклонников преходящего.

«Откуда такая угрюмость?» — таким мог бы быть вопрос, повстречайся мне какой-нибудь знакомый, а было еще слишком рано, чтобы так рисковать, и потому я решил отгородиться от этого хода моих мыслей, сосредоточить внимание на других вещах. Была во мне часть — правда, непрерывно слабеющая часть, — которая восставала против соблазнов города, хотя и неохотно.

Я направился в контору «Банко ди Санто-Спирито» и оставил мою визитную карточку синьору Амброзиану. Я хотел встретиться с человеком, знающим город — то есть знающим, как он живет, а не про его здания, что всегда узнать проще всего. А также знающего Макинтайра. Мне всегда казалось странным, что люди, готовые отправиться в такое-то место и тратящие на это немалую энергию, тем не менее покидают его, ничего не узнав о жизни его обитателей и без какого-либо интереса к ней.

Несколько лет назад один мой старый друг предпринял путешествие по Балканам и провел несколько месяцев в тамошних странах, однако вернулся, обогатившись знаниями только о пейзажах да архитектуре православных монастырей. Как накапливались там капиталы? Как управлялись города? Эффективна ли система налогообложения или нет? Каких уровней грамотности и дисциплинированности можно ожидать от населения? Иными словами, чем определяется их жизнь? Он не только ничего не знал об этих вещах, но они не вызывали у него ни малейшего интереса. Видимо, он полагал, что монастыри за ночь вылезают из земли подобно грибам, без какого-либо участия денег и рабочей силы, и что города эти возникли исключительно для того, чтобы радовать взоры туристов.

То же относится и к Венеции, но в большем масштабе. Что делали эти люди, живя посреди моря? Почему в дни своего величия они не мигрировали на сушу? Как теперь, когда дни величия ушли в прошлое, намерены они приспособиться к новому миру? Синьор Амброзиан, казалось, лучше всех подходил для ответов на эти вопросы. Только он среди всех, с кем я успел познакомиться.

Я написал на моей визитной карточке просьбу прислать ответ на мою квартиру, а затем вернулся туда отдохнуть перед обедом. Я был голоден, день был долгим, еда же далеко не обильной, а возбуждение пробудило во мне немалый аппетит. Я предвкушал обед в моем собственном обществе, так как решил, что есть в этот вечер я буду в одиночестве. Естественно, даже необходимо было показаться на глаза кружку англичан, однако в этот вечер у меня не было охоты разговаривать с такими, как Лонгмен, в манере веселого застольного собеседника — а я знал, что такая манера жизненно необходима, если я хочу преуспеть в моем обмане. Кроме того, я еще не был готов снова встретиться с Кортом.

В следующие несколько дней на меня снизошла некая настороженная умиротворенность. Все мысли о том, чтобы отправиться в новые места к новым зрелищам рассеялись так полегоньку, что я даже не заметил их исчезновения. Я даже не мог сосредоточиться на реальности с помощью бизнеса, когда получил письмо от секретаря синьора Амброзиана с извещением, что банкир пробудет в отъезде несколько дней, но будет счастлив познакомиться со мной, когда вернется.

Я был влюблен впервые в жизни, так я думал. Взяв ее, я отбросил мою осмотрительность и любые сомнения. Она была неотразима, а я и не думал о сопротивлении. Ее уязвимость, которая так удачно маскировала жутчайшую животность, завораживала меня; я был не способен видеть что-либо, кроме совершенства. Я хотел ее больше чего-либо еще на протяжении всей моей жизни. Я не был страстным в моих привычках или романтичным в поведении. Полагаю, уже очевидно, что я дисциплинировал себя тщательно и досконально. Однако природа берет свое: Венеция и Луиза Корт прорвали плотину, и все сметающий поток эмоций вырвался наружу. Чем больше я обладал ею, тем больше был готов растворяться в этом великолепном, ни с чем не сравнимым чувстве и доказывать его бесшабашностью.