Падение Софии - [14]

Я еще немного полистал журналы, полюбовался видами гигантских стрекоз, летающих над гигантскими папоротниками, рассмотрел портрет красивой лаборантки на общем снимке какой-то старой экспедиции и, в общем, успокоился. Теперь я готов был предстать перед госпожой Вязигиной.

Ее дом располагался сравнительно недалеко от трактира, однако на улице, которая не несла на себе никаких следов цивилизации, в том отношении, что там не имелось даже намека на мостовую. Мне следовало сделать соответствующие выводы раньше, увидев, в каком состоянии сапоги Сереги Мурина. Вот и еще одно наказание мне за невнимательность и снисходительное отношение к дворнику: я-то счел, что Мурин просто где-то извозюкался вследствие общей недоразвитости. Что ж, поделом мне, такому высокомерному.

Заляпанный самым плачевным образом, я звонил в дверь с табличкой «Вязигина» и даже не представлял себе, как войду теперь в гостиную. Мне отворила толстая горничная с мясистыми руками и железными зубами во рту. Она отступила на шаг и смерила меня сердитым взглядом.

— Я, собственно… к госпоже Вязигиной… — неловко произнес я.

— Назначено? — спросила она.

— Ну, да. От меня приходил человек с письмом, и госпожа Вязигина передала на словах…

— То есть, назначено? — повторила горничная.

— Да, — сказал я, решив держаться уверенно.

Она отошла еще на шаг, чтобы иметь возможность разглядеть всю мою фигуру — от головы до ног, а не только лицо.

— И куда вы намереваетесь, простите за выражение, в таком виде впереться? В гостиную? Или, может быть, в конюшню? Моя барышня не держит лошадей ни в каком виде.

— Я бы, собственно…

— Снимайте пальто и сапоги. — Она притащила таз, пахнущий хлоркой, и натянула резиновые перчатки. — Умники, — ворчала она, наблюдая за тем, как я избавляюсь от обуви. — Все они выше такой приземленной вещи, как резиновые сапоги. Или хотя бы галоши. Вот моя барышня всегда носит галоши.

— Может быть, лучше было бы замостить улицу или хотя бы участок перед домом? — неубедительно вякнул я.

Она выхватила у меня ботинки и принялась отчищать их.

— По-вашему, моя барышня обязана мостить улицу? — осведомилась горничная едко.

— Я, собственно, не лично ее имел в виду… но Лембасовское самоуправление… есть ведь губернатор… — пробормотал я.

— Говорю же — все кругом умники, — изрекла горничная. — Судьбы вселенной решать наловчились, а нет, чтобы по улице ходить аккуратно.

Она подала мне вычищенные ботинки.

— Пальто я потом, пока вы ля-ля-ля с моей барышней, — прибавила она. — Погодите-ка, еще штаны надо оттереть.

Она прошлась сырой тряпкой по моим брюкам и наконец допустила меня двинуться дальше в дом, громко крикнув:

— Барышня! Новый Городинцев пожаловал, покойного Кузьмы Кузьмича племянник! Попович-то!

Дом загудел, наполняясь могучим голосом горничной, и раскрыл мне свои объятия. Я поднимался по лестнице, которая, скрипя каждой ступенькой по-новому, как будто говорила мне на разные лады:

— Добро пожаловать.

— Привет, попович.

— Здравствуй, Трофим.

— А, Трофим Васильевич!

— Дорогой Трофим Василич, дорогой…

— Наконец!

— Будем знакомы.

— Очень приятно…

И так далее.

Затем начался коридор, покрытый ковром, как в учреждении, а вдали коридора настежь стояли двери, и в проеме я видел длинную комнату с большим прямоугольным столом.

Я поспешил туда. Брюки от колен и ниже были противно-мокрыми, и мне пришлось прикладывать определенные усилия, чтобы не думать об этом.

Госпожа Вязигина оказалась совершенно не той, которую я рассчитывал увидеть. Это была энергичная дама лет пятидесяти, очень маленького роста, щупленькая, со светло-голубыми, как бы налитыми слезой глазами и бледными, поджатыми губами, не знающими помады. Она была одета очень строго, с брошью под горлом. Пепельные свои волосы она забирала в высокую прическу.

Боюсь, я не слишком успешно скрыл свое разочарование, потому что когда я поднял голову после поклона, то увидел недоуменно поднятые брови моей собеседницы.

— Мне показалось, или моя наружность действительно вас удивила? — спросила она, царственно пренебрегая формальностями, вроде «рада вас видеть» и прочее.

— Да, — ответил я столь же прямо, — признаюсь, я удивлен.

— Чем? — спросила опять она.

— Вы… не похожи.

— На кого?

— Ни на «барышню», как выражается ваша горничная, ни на «барыню», как аттестовал вас мой дворник, — я уклонился от правдивого ответа.

— На кого же я похожа? — настаивала она.

— На себя самоё, — объяснил я. — Невозможно было предугадать, какая вы. А вы — это вы.

— Что ж, это объяснение, — удовлетворенно произнесла она. — Садитесь, Трофим Васильевич. Матильда скоро подаст самовар. Как добрались до моих пенатов? Благополучно ли?

— С приключениями, — сознался я.

— Другой раз отринете гордость и обзаведетесь резиновыми сапогами… Что вам еще обо мне рассказывали, помимо того, что я «барыня»?

Она так и впилась в меня глазами.

Я покачал головой:

— Ничего.

— Ну так я сама вам расскажу, пока вам совершенно не задурили голову на мой счет, — объявила Вязигина. — Зовут меня Тамара Игоревна. Мне пятьдесят шесть лет.

— Ой, не может быть! — вырвалось у меня.

Вязигина слегка улыбнулась.

— Вот теперь вы совершенно искренни, — заметила она. — Приму ваши слова как комплимент.