Падение сквозь ветер - [38]

– Ее звали Маккафа, – сказал старик.

Магистр отстранил Фуллера от раструба и внятно, но не слишком громко произнес прямо в ухо артисту:

– Между вами существовали какие-нибудь отношения, кроме деловых?

Тот вдруг визгливо расхохотался, держась за спину.

– Она была такая красивая девчонка, особенно когда немного подкрасится! Наш выход всегда встречали громом аплодисментов. Правда, вначале мы делали вид, что я выбираю ее случайно, из тех, кто сидит на первом ряду. А потом бросили прикидываться, и на гастролях уже с самого начала выходили вместе. Как поехали в Азиану, наш номер стал усложняться. Она требовала, чтобы я, когда падал, будто случайно цеплялся за ее одежду. И к концу выступления она оставалась только в трусиках! Толпа просто бесновалась от восторга! Ну и злился же я, что она выставляется перед всеми этими ублюдками, прямо убить ее был готов, так злился. Я все думал, когда она скажет мне, чтобы я с нее и последнее сорвал…

Старик распалился и вещал, не обращая ни на что внимания, словно заново переживая минуты своего триумфа.

– И родители не запретили ей? Ей ведь было только тринадцать-четырнадцать лет! – воскликнул Валлент.

– С какой стати?.. – разозлился Шматток. – Гонорары за выступления у нее были – любой позавидует. Папаша у нее спился после того, как на арену перестал выходить, а мать свою она и не слушала вовсе.

Он отхлебнул прямо из бутылки, в которой оставалось совсем немного вина, и продолжал:

– Вы не думайте, Маккафа сама все эти трюки придумала… Потом еще я должен был на нее падать, а она… извивалась подо мной, как змея, и вылезала наверх, садилась на меня и лупила руками. Не знаю, как я с ума не сошел… Это был мой лучший номер за все годы, что я выступал на арене. Так что можете об этом написать. Только не надо говорить, каким способом она заставила меня включить ее в программу. Кому это интересно? А потом уж, когда она поняла, что без нее меня освищут, мне оставалось только выполнять ее приказы.

Престарелый клоун сделал еще глоток и раздосадованно заглянул в бутылку.

– Больше нет? – в упор спросил он застывшего Валлента. Тот отрицательно мотнул головой и опять наклонился к отверстию слухового аппарата:

– Что же было дальше?

– А ничего! Как вернулись с гастролей, так она меня и бросила. Уж ее и директор уговаривал, а она уперлась и говорит: «Не хочу больше выступать со Шматтоком, он уже старый, ему тяжело меня поднимать, и надоело мне». А я еще здоровый был, не то что сейчас, мог бы и двоих таких выдержать! Короче, с той поры у меня не заладилось. Я еще старался держаться, но когда мы на другой год опять поехали на гастроли в Азиану, толпа уже прогоняла меня с арены. А ее встречали как первую артистку, хотя она ничего такого и не делала… Так из-за нее и закончилась моя карьера… Вы только не пишите об этом, зачем это молодежи знать?

– А Маккафа? – спросил Валлент. Но старик уже замкнулся в себе.

– Теперь уж с ним бесполезно разговаривать, господин Валлент, – сказал Фуллер. – Будет сидеть и переживать, что ему не дали работать на арене и все такое. Лучше вы в другой раз приходите, когда он успокоится, а то он всегда злится, когда про свою Маккафу вспоминает. А как вспомнит, то ни о чем другом и говорить не желает, так что нам всем она уже страсть как надоела.

Валлент взглянул на отставного клоуна: тот смотрел прямо перед собой пустыми глазами, и его губы беззвучно шевелились.

Глава 10. Динника

«8 июня. Как всегда в первые дни после начала каникул, не знаю, чем заняться. Вроде бы и времени свободного навалом! Как Маккафа уехала, кажется, что в целом мире из ребят только я один и остался. Даже Бузз не приходит, все со своими картинами возится. Весь последний месяц он только тем и занимался, что декорации подновлял. Сегодня наш Камерный театр отправился на гастроли по стране, приедет только в начале сентября. С ним и мама уехала, мы с отцом ее провожали. Очень уж нам не хотелось ее отпускать, но директор пригрозил увольнением. И так каждый год! Но отец не отчаивается, говорит, что в испытаниях закаляется характер. Это точно, еще только первый день заканчивается, как ее нет, а почти вся посуда на кухне уже грязная. Так что, наверное, мне придется ее вымыть. Вот сейчас допишу и пойду, все равно отец меня заставит».

Валлент поднял глаза на портрет мага, который установил прямо перед собой, оперев его о погашенную масляную лампу. Ему показалось, что тот осуждает его за чтение чужого дневника, и рука магистра сама потянулась к тетради, чтобы захлопнуть ее. Но здравый смысл не дал ему этого сделать, и выражение глаз Мегаллина постепенно смягчилось, он опять смотрел сквозь Валлента, в невидимую тому даль. Магистр встряхнул головой и волевым усилием избавился от наваждения.

«9 июня. Жара такая, что чернила высыхают прямо в пере, так что писать почти невозможно. Ходили с Буззом купаться, на наше любимое место возле разрушенной городской стены. Там есть уступ, такой хлипкий на вид, что кажется, будто он вот-вот упадет, но он держится уже десятки лет. Вот ведь умели строить предки! Специально не захочешь сломать – и не сломается. И мы с этого уступа в воду прыгали, вместе с другими пацанами и несколькими взрослыми, там от воды локтей десять, не меньше. Я вперед руками, а Бузз как придется, в основном боком или на задницу, так что поднимается такая туча брызг и волна, что все вокруг чуть не тонут! Как-то там Маккафа поживает со своим клоуном? Я все представляю, как мы с ней целовались в последний день перед ее отъездом, у меня голова кружилась от ее запаха и вкуса. Но она долго не любит целоваться, и я считаю, что было бы несолидно к ней приставать.