Падение к подножию пирамид - [30]

"Да, — согласился Гость. — Вы правы. Но было так скучно. Хотелось хоть немного игры. Игра — это моя главная страсть. Я — режиссер. Кстати, так можете меня и называть — Режиссером. Мое настоящее имя вам ничего не объяснит. Да мы, пожалуй, и не встретимся больше: я нашел себе другое пристанище. К тому же наступает пора съемок. Теперь я буду там, на съемках. Потому и пришел к вам с этим откровением. И еще я понял, что вам сейчас нужна душевная уравновешенность, ясность, потому что впереди у вас столько испытаний и открытий. Лишний груз вам ни к чему. Знаю: к истине вы пробьетесь, вы станете ею, — сказав это, Гость охнул и нахмурился, как если бы фраза вырвалась из его уст помимо воли. — Простите, простите, — извинился он тут же, прижав руку к груди. — Откуда мне знать… Просто сболтнул. Истина, конечно, не ахти что, не тайна за семью печатями, мы постоянно носим ее в себе, себя не узнавая… Но я, кажется, опять не о том".

"Ладно, — успокоил Гостя Петр Петрович. — Давайте ото м".

"Да… итак, я — режиссер, — продолжал Гость. — Беглый режиссер, сумасшедший режиссер… Так меня тут некоторые окрестили. А вообще-то правильно окрестили: я действительно беглый и сумасшедший… Но вы не бойтесь меня, — снова встревожился он. — Сейчас я вполне нормальный. Так мне кажется. — А вам?"

"Мне тоже", — ответил Петр Петрович.

"Спасибо, — улыбнулся Гость. — Вы добрый человек, чуткая душа. Вы помогли мне…"

"Об этом не надо", — попросил Петр Петрович, опасаясь, что Гость так и не доберется до главного в своем рассказе.

"Хорошо, — согласился Гость. — Не буду. Но все же большое вам спасибо. Говорю это теперь, чтоб потом не забыть. Ведь потом я могу внезапно исчезнуть? — засмеялся он. — Не так ли?"

И слова эти, и смех Лукашевскому не понравились: он подумал, что Гость начинает старую игру, и спросил, выдав свое нетерпение: "Так откуда же вы, господин Режиссер?"

"Господин?! — Гость положил вилку на стол, подпер кулаками бороду и посмотрел на Петра Петровича с благодарным вниманием. — Мне это нравится сказал он, — "господин Режиссер"… В этом сочетании много правды. Да, да, похвалил он Петра Петровича. — Вы многое этим сказали. И многое угадали. Не забудьте потом…"

Лукашевский застучал пальцами по столу: Гость снова уклонялся от прямого ответа.

"Хорошо, хорошо, — сказал Гость. — Вот мой рассказ о себе… то, что я хочу снять — ужасно. Я назвал мой будущий фильм "Вечная война". Но он не о войне, как мы ее себе представляем, а о страшной ненависти к себе подобным, которая неискоренимо сидит в нас. Мы лишь терпим друг друга, когда сыты и одеты. Когда же нам холодно и голодно, в нас пробуждается бес ненависти. На земле должен был бы жить лишь один человек, эта неудачная игрушка, сплепленная Богом. Говорят, что Бог создал нас праведными, а мы пустились во все тяжкие. Но это не так: он создал нас для кровавого спектакля, которым наслаждается… Я понятно выражаюсь?" — спросил Гость.

"Да, понятно, — ответил Петр Петрович. — Вы хотите снять ужасный фильм о том, как люди, поняв замысел Бога, истребят себя, чтоб не быть игрушкой для его сомнительных развлечений?"

"Именно так! — обрадовался Гость. — Вы сказали лучше, чем я. Именно так! Гордые, мы истребим себя, чтобы не быть игрушками".

"Но что дальше?" — спросил Лукашевский.

"Дальше — ничего. Или, как некогда сказал молодой датский принц: дальнейшее — молчание".

"Я спросил вас не о том, — перебил Гостя Лукашевский. — Я хочу узнать о том, кто вы".

"Ах, простите, конечно, — Гость встал и заходил по кухне. — Кто я? Я — тот самый режиссер. Когда я показал моим земным коллегам мой сценарий, они решили, что я сумасшедший".

"Земным? — переспросил Лукашевский. — А вы — какой?"

"Не в том смысле. Я оговорился, конечно. Но не в том смысле, — Гость остановился у окна и побарабанил пи стеклу пальцами. — Тут я оговорился, сказал он, обернувшись. — Не ловите меня на словах. Истинный смысл их в другом: я снимаю фильм не для людей, а для Бога. Люди этот фильм не увидят. Когда он будет готов, людей уже не будет. Кроме одного человека. Ведь я уже сказал, что на земле может жить только один человек".

"Да, вы это сказали. Но надо ли возвращаться к тому, что уже сказано? Давайте проще. Итак, вас объявили сумасшедшим и вы сбежали. Сюда. И теперь прячетесь от ваших коллег в погребах, в гротах. Но как же быть с фильмом? Ведь для того, чтобы снять его, нужна техника, операторы, ассистенты, артисты, художники, гримеры. Средства, наконец…"

"Чепуха! — замахал на Петра Петровича руками Гость. — Ничего этого мне не понадобится. Вы не поняли. Ведь я сказал, что фильм не для людей, а для Бога. Да и не фильм это вовсе, а, скорее спектакль. Но он будет запечатлен. Может быть, это за пределами вашего понимания. Но это так". "Боюсь, что я плохо понимаю, — признался Лукашевский. — А вы говорите слишком туманно. Ответьте мне четко: что вы здесь делаете?

"Ничего, — ответил Гость. — То есть по сути ничего. Прячусь от коллег, от врачей, которых они на меня науськали, от милиции… Кстати, милицию на меня натравил ваш друг Яковлев, хотя я оказал ему большую услугу, избавив его от недуга. Ведь он больше не жалуется на радикулит, правда?"