Падение Иерусалима - [69]

— А перехватчиков сирийцы не пошлют?

— Это случается. Только как взлетят, так и сядут — не приспособлены их перехватчики к ночному бою. Опасаться следует зениток.

— Мне пора в Иерусалим, — сказал Бен Тов. — Спасибо за помощь, позвоните, как только что-нибудь узнаете.

— Обязательно.

— Ну привет, добрых известий вам и мне.

Эссат пошарил за приборной доской и обнаружил карандаш и моток провода, отмотал примерно метр, отрезал и зачистил конец. Вытянул из провода тоненькую жилку и намотал на карандаш. Потом карандаш вытащил, а получившуюся спиральку прикрепил одним концом к катоду батареи, а другим дотронулся до анода — проволока мгновенно раскалилась. Получилось — он воспользуется этим нехитрым приспособлением, когда наступит ночь.

Было уже совсем темно — он с трудом различал стрелки на часах — около половины десятого. Ждать осталось часа два, пока надо все приготовить.

Неуверенно двигаясь в потемках, он обшарил машину в поисках всего, что может гореть: несколько клочков бумаги, две дорожные карты, кусок брезента, обивка с сидений, рваный коврик, — все это Эссат сложил горкой в нескольких шагах, там же поставил канистру с бензином — плеснешь и зажигай. Сколько, интересно, продержится такой костер?

Бумаги он порвал на мелкие части и сунул в карман — им отводилась важная роль: он подожжет их от батареи и должен донести до места, где сложено топливо, — это надо сделать очень быстро, пока огонек не погас.

Закончив приготовления, беглец сел на песок, прислонясь спиной к переднему колесу. Силы его были на исходе. Записку с описанием содержимого сейфа — тех вещей, что припомнились, — он еще раньше спрятал в левый ботинок.

Хамсин отвоевал свое, пустыня казалась мертвой: ни звука, ни движения. Такая полная тишина всегда действует угнетающе, а тут еще приходилось напряженно, до боли вслушиваться — и ничего, как за глухой стеной. Взошел на небо тонкий ущербный лунный серп, пролил слабый призрачный свет — из тьмы выступил силуэт пикапа. Путнику легче не стало. Вся кожа саднила, горло пересохло, губы растрескались — но больше всего мучила жажда. Его томила тоска, тошнота подступала к горлу, и он не мог унять дрожь, сотрясавшую все тело, не мог собраться с мыслями, смутные видения носились перед глазами, звенели в ушах обрывки невнятных речей — но откуда-то сквозь все это проступал приказ: слушай, слушай, не спи, слушай…

Он не сразу понял, что едва различимый рокот мотора — это то самое, чего он ждет. Поняв, с трудом поднялся, открыл капот и достал свою спираль. Руки тряслись, колени подламывались — он понял, что если даже удастся поджечь бумагу, то до костра ее не донести. Это конец, ему не справиться, все бесполезно… — самолет ни за что не найдет его в этой черной яме. Но руки автоматически выполняли то, что он мысленно отрепетировал раньше — подсоединили концы и, когда спираль раскалилась добела, поднесли к ней бумагу. Она не загорелась, тогда пальцы расправили ее и снова поднесли к спирали. На этот раз крохотный язычок пламени побежал по обрывку бумажной ленты — Эссат повернулся лицом к костру, но огонек уже исчез. Пришлось повторить все снова, только теперь бумажных обрывка было два, чтобы поджечь один от другого. Самолет уже был над головой, звук мотора казался оглушительным. Пилот сейчас смотрит вниз, ищет глазами сигнал — его предупредили, что это будет мигание автомобильных фар…

Зажав в руке тлеющие обрывки, Эссат метнулся к сложенной горке, дотянулся до канистры — пламя взревело, мгновенно охватив жалкий скарб, — там, где бензин попал на песок, у самых ног Эссата, поднялся к небу столб огня, опалил лицо и руки — он отскочил. Языки пламени разорвали тьму, рев огня перекрыл удаляющийся гул мотора — самолет уходил на северо-восток.

Успел ли пилот заметить сигнал, вернется ли он? Эссат добавил бензину — огонь не должен потухнуть раньше, чем вернется спаситель.

Но небо молчало, только потрескиванье костра нарушало подступающую со всех сторон тишину. Эссат тупо наблюдал, как сникает пламя, и уже не замечал, как болит обожженное лицо: его не заметили, самолет возвращается на базу, пилот доложит, что агент не прибыл в условленное место, завтра ночью прилетит снова — но никакого сигнала не будет, вообще никакого.

Эссат для себя уже решил: если сегодня ночью помощь не придет — до завтра он ждать не будет. Не позволит он сирийцам схватить себя — а это непременно произойдет. Еще немного — и он потеряет сознание, его найдут, приведут в чувство, будут допрашивать — только не это, нет. Слава Богу, револьвер у него есть.

В какой-то миг ему показалось, будто на горизонте что-то засветилось, но сколько он ни всматривался — свет исчез. Почудилось. Тут же послышалось пенье птиц. Снова померещилось — вокруг та же мертвая тишина. «Тепловой удар — вот это что, — подумал он. — Галлюцинации». На какой-то миг его охватила эйфория — он на борту самолета, его везут домой… Очнувшись от сладкой грезы, он зарыдал, но слез не было. Несколько раз крикнул, призывая на помощь, — как будто пилот мог услышать жалкий, сдавленный хрип. И при все этом он то и дело автоматически плескал из канистры бензин, оживляя угасающее пламя — надежда на спасение еще теплилась.