Падение Иерусалима - [66]

Одним словом, он вовсе не разделяет того энтузиазма, который прямо-таки сжигает этого малого из «Моссада». Складывайся обстановка в Вашингтоне иначе, он бы ему, не задумываясь, отказал, да присовокупил вдобавок, что вот, мол, еще один пример жестокости и недальновидности арабского отдела разведки. Теперь же он почел за лучшее дать свое согласие, о чем и заявил с большим нажимом министру обороны, в голове которого мелькнуло, что хорошо бы в знак протеста немедленно подать в отставку, однако мысль эта как родилась, так тут же и скончалась.

— В прессе будет жуткий скандал, — все же осмелился он возразить.

— Конечно, будет.

— Мы снова испытываем терпение наших друзей. Считаю своим долгом заметить, что американцы непременно наложат эмбарго на поставки «Фантомов» — а они очень нужны.

— Ничего, подождем. Послушай, Эли, у тебя неправильное представление о времени. Разве долго весь мир, даже противники поминают нам всякие эксцессы и промахи? Иногда месяца три, ну максимум полгода. Зависит от того, какой инцидент. Конечно, эта история с Шатилой и Саброй тянулась Бог весть сколько, потому что мы сами полезли выискивать всякие там законные поводы для этого дела. А убийства в Риме и Вене — три месяца и всё! Ну хорошо, четыре. А потом все забылось. Говорю тебе, мир сыт по горло всякими ужасами, ему хочется от них передохнуть, забыться…

Когда премьер стремился добиться своего, ему не чуждо было красноречие. Он и библейские тексты привлекал для подтверждения собственной правоты, если подвертывалась под руку подходящая цитата.

Министр обороны не ответил, он уже предвкушал, как при случае расправится с этим гнусным Бен Товом.

В пять утра кромешная тьма на востоке начала рассеиваться, черное небо приняло розоватый оттенок, потом оранжевый — и тонкий ломтик солнца высунулся из-за горизонта. Эссат осушил носовым платком покрытое росой переднее стекло машины и выжал платок себе в рот — вода имела металлический привкус. Еды у него не было. Потом он выпустил немного воздуха из шин, как это обычно делают, если предстоит ехать по песку, и прикинул, сверяясь с солнцем, правильны ли показания компаса на приборной доске, — на компас могли влиять разные металлические предметы в самой кабине, поэтому он выкинул все, что можно было выкинуть. Осторожно развернув фургон на бархане, он выехал на проселочную дорогу, ведущую к востоку. Ехать по плотно утрамбованному песку было удобно; а там, где поверхность под колесами становилась предательски мягкой, Эссат, угадывая эти места по звуку, сбрасывал скорость. За час он покрыл таким образом сорок километров и добрался до деревни Саб-и-Бияр. Здесь пролегала асфальтовая дорога, и Эссат проехал по ней километра два на восток, поглядывая все время налево: где-то здесь должен быть поворот на север. Местность он представлял себе отчетливо, будто видел перед собой карту.

Не успел он свернуть, как услышал над головой низкий гул самолета, летящего вдоль дороги. Никакого укрытия впереди — только низкий кустарник да редкие деревья. Скорость самолета — не меньше ста километров в час, пилот не рискнет садиться на дорогу — тут полно выбоин и здоровенных камней… Самолет, обогнав его, развернулся где-то впереди и вернулся — теперь он летел вдоль дороги сбоку — так пилоту удобнее рассмотреть человека за рулем. Это наверняка разведчик. Если ищут именно его, Эссата, то по радио уже передали, что к востоку движется подозрительный фургон, и кого-то послали вдогонку. Эссат миновал свой поворот и двигался вперед, пока самолет не скрылся позади за горизонтом. Тут же он поехал назад и, достигнув поворота, свернул, продолжая двигаться на самой большой скорости, какую только позволяли изрытая поверхность дороги, спущенные шины и необходимость то и дело тормозить, когда колеса зарывались в песок.

Перекрестков на этом участке пути не было, он чувствовал, будто его голого выставили на всеобщее обозрение. Зато он уже глубоко забрался в пустыню, второй раз его не найти, разве что уж очень им повезет, не заслуживают они такого везения. Господи, это было бы несправедливо по отношению к твоему избранному народу. Мысль эта не принесла облегчения, скорее утешало то, что наверняка ищут его не здесь, а на том шоссе, с которого он свернул.

Он отъехал уже километров шестьдесят, когда застрял в яме у подножья одного бархана. Пустыня в этой части — сплошь дюны мелкого песка, который пересыпается от малейшего ветерка. Езда в таких местах — сплошной риск. Думаешь, что перед тобой песок твердый, а он мягко оседает под колесами, и нет им опоры, машина буксует с диким ревом. Эссат подал пикап назад, снова попробовал въехать на дюну с ходу — удача! Солнце, уже высоко стоявшее в безоблачном небе, раскалило машину, до металлических частей опасно дотронуться. Но еще хуже свет — беспощадный, слепящий, не оставляющий теней, не дающий рассмотреть хоть какие-нибудь детали ландшафта. При таком свете невозможно соизмерить расстояние, и Эссат, утратив способность ориентироваться, дважды съезжал с крутых склонов, когда ему казалось, будто впереди ровная местность.

Он держал на север — до той точки, где ему следует повернуть на северо-запад, еще шестьдесят километров. Отсчитав по приборам эти шестьдесят километров, он затормозил: впереди простиралась плоская песчаная долина, дюны остались позади. В горле у него першило, глаза слезились, все лицо воспалилось. Эссату было хорошо известно, что такое солнечный удар. Он решил сделать передышку на пару часов, подождать, пока солнце опустится хоть немного и предметы снова начнут отбрасывать тени. И сам он, может быть, хоть чуточку остынет, если посидит неподвижно. Но, остановившись, он заметил, что воздух вокруг неспокоен, — во время езды это не чувствовалось. С юга дул порывистый ветер, горизонт в той стороне словно размыло. Южный ветер — хамсин — приносит с собой песчаную бурю.