Па-де-де - [2]

"Ну да, конечно, - говорит она. - Конечно, можно", - и наклоняется, дышит медленно, глубоко, на груди пот - тонким высыхающим ручейком, и она видит их лица, видит их улыбки, видит, как они одеваются - джинсы, футболка и драная жилетка, а поверх - камуфляжная куртка, и бандана, стянувшая волосы, и крошечные сережки, как капельки серебра, - и перед уходом она дает им номер телефона, сует бумажку в ладонь, - ну да, номер телефона, номер химчистки, куда все костюмы Эдварда таскала, а не жестоко ли это, спрашивает она себя, а не жестоко ли - отказывать им в том, чего нет у тебя самой? Худо. А хуже, много - хуже притворяться, до дверей провожать, когда знаешь, уже отдала, что могла, все, больше нет ничего, одна ночь, что могла - сказала, она дважды с одним и тем же - никогда, слишком их много, слишком много баров и клубов в этом городе, где сплошные бары да клубы, и огни в темноте, и бутылка в ее мокрой, теплой руке холодная, как опыт познания.

Иногда она выходит из бара (из клуба) и идет пешком, ей плевать, сколько до дому хода - десять кварталов, тридцать, пятьдесят, никто никогда не пристает, одна, всегда одна. Смотрит под ноги, руки вдоль тела, как преступница, как убийца из фильма - ты, главное, ПРОДОЛЖАЙ ИДТИ, сквозь мрак, сквозь четыре утра, и дождь хлещет или снежинки падают, последний снег - самый колючий, снег припудривает лица, такой макияж, снег сгущает пот в волосах, в коротких ее волосах, выглядит, как приговоренная пожизненно, - это Эдвард однажды сказал. "Зачем тебе это?" - а она стоит в ванной, перед зеркалом, волосы ножницами обкарнывает, стряхивает срезанные мертвые завитки, и его отражение в стекле - где-то сбоку, не в фокусе, смазанное. "Не тот, милая, тип лица у тебя, под какой идет такая стрижка", и тянется, тянется рукой к ее лицу, поворачивает к свету, он бы так пистолет поднял, и улыбается - ну, просто король в изгнании. "Вот, к примеру, Алис. Обстригла однажды волосы, хотела меня достать, чуть не наголо обрилась. Так и не призналась, говорила, новый имидж. Но я-то ее знаю, я сразу понял, в чем все дело. Адель, - это имя прямо как мед у него с языка стекает, - Адель тоже все поняла, взяла и тоже подстриглась, позлить Алис. Да - ОНА роскошно смотрелась со стрижкой, круто, сексапильно, но у нее было другое лицо. Структура костей", - ох, как он это говорит, почти по-доброму, и треплет ее по лицу, пышечка ты моя, мордашечка детская, в зеркальном стекле - пальцы, ухватившие ее за щеку, "да, вот чего у тебя нет".

Теперь - иди. Холодно, эти самые кости лица ломит, зубы стучат, в ушах ветер свистит, да он всегда свистит, даже когда она дома, безопасно, дверь - на замок, электронагреватель оранжевым светит, и поздно, и холодно, и все равно она раздевается до трико, ноги босые, грудь открыта, и она танцует во тьме, пот стекает, дыхание прерывается, в бок словно шило всадили, и в горло, и в сердце, натыкается на что-то, невидимое в темноте, ногой - с размаху о станок, плоть сходится с металлом, металл - с плотью, как секс, как единение, и жалко, никого сегодня не привела, хорошо бы сейчас кого-нибудь, эти ребятки - теплые в темноте, но нет никого, и она танцует, кружится, спотыкается, и - о станок, и - о станок, и - о станок, уже двигаться невозможно буквально, и она стоит, колени сведены, и трясется от страха бездвижности, а шторы уже желтеют, это снаружи, это наконец-то - рассвет.

Книжка Адели. Так и валялась себе там, куда она ее бросила, в ванной на полу, немым укором, только однажды - вернулась, натанцевалась, желудок расстроился, пиво поганое, не так с ним что-то - она подняла эту книжку, поволокла с собой в туалет, пробежала несколько глав, а внутри фотографии, паскудно написана книжечка-то, слишком хорошо Адель танцевала, чтобы что-то там еще писать, - и... Одна-единственная фраза, как кулаком в лицо, как ударило. "Для меня - Баланчин был принцем. Каждая из нас должна найти своего принца и завладеть им".

Да уж, найти своего принца, принца Эдварда! И она хохочет, штаны возле щиколоток болтаются, понос жуткий, дерьмо - жидкое, желтоватое, и она смеется, и фраза останется с ней, прилипнет, как липнет к костям память о движении, и теперь она станет присматриваться, поглядывать туда-сюда, на парнишек в клубах смотреть, смотреть попристальнее, прикидывать, и иногда по ночам, раздавленная чужим телом, сбиваясь с дыхания, продолжая шептать о голоде, о любви, она вдруг призадумается - а что оно такое, принц? Как его увидишь? Как отличишь от разных - прочих? Тело у него другое? Ожог почувствуешь? Сигнал немой услышишь? Тело не лжет, уж это она знает, и Адель это, похоже, тоже знала - такое у нее лицо на той фотографии, черно-белая фотография, и лицо - нос с горбинкой, римский, скулы высокие, это лицо над жизнью издевается, череп из-под плоти проглядывает - да, очень похоже, Адель это знала.

ТЕЛО НЕ ЛЖЕТ.

И ей десять, и едет в балетную школу, мать силком ее волочет, говорит научишься двигаться, солнышко, а сама-то - маленькая, толстенькая, глаза тревожные, дочку по щечке гладит, круглая щечка, а подбородок - маленький, костистый, словно кулачок не на том месте. "Тебе будет удобнее с собственным телом".