П. А. Кулиш. Биографический очерк - [9]

Конечно, Кулиш в этом случае ошибался. Он, в своем увлечении, упускал из виду, что в истории каждого народа бывают моменты и целые эпохи, когда только путем кровавых переворотов достигается лучшее будущее, и потому деятели этих переворотов являются деятелями прогресса, что во всем казацком движении присутствовали, кроме элементов разрушительных, и элементы созидательные, что неуспех движения обусловливался не столько малой нравственной состоятельностью деятелей, сколько исключительно невыгодным положением края, который был лакомым куском и потому яблоком раздора для трех государств, что, не смотря на всю неудовлетворительность уничтоженных форм самоуправления, введеные новые формы были гораздо ниже старых по своей пригодности для населения и для того дела культуры, которое является так дорогим для автора. Все это было вполне ясно для каждого, знакомого с предметом, и Н. И. Костомаров мог с полным основанием сказать Кулишу следующее: “Мы далеки от того, чтобы скорбеть об уничтожении Запорожской Сечи и готовы признать это уничтожение делом мудрой государственной политики. Но одно дело — цель, а иное — способы к достижению этой цели. Вспомним участь Калнышевского и Глобы! Ужас овладевает воображением, когда представишь себе несчастного кошевого, глубокого старика, ничего иного не показавшего русскому престолу, кроме верности и послушания: теперь, в воздаяние за долгую преданность его бросили в сырую и мрачную темницу соловецкого монастыря и томили там в одиночном заключении более тридцати лет. А что сделали с Запорожским краем после уничтожения Сечи? Выгнали наплывшее туда уже издавна вольное население и отдали превращенные в пустыню поля и угодья в добычу вельможам, любимцам счастья и временщикам! Это-ли прославляемая Кулишом культура? Уничтожение гетманщины в Малороссии хотя и могло оправдываться течением исторических судеб всего русского мира, но совершено с такими последствиями, которые не послужили к пользе, благосостоянию и духовному развитию народа. Чтобы сплотить теснее малорусский край с другими областями русского государства и истребить в нём могущие ожить уже примершие заветные исторические побуждения, сочли лучшим и простейшим средством разрознить сословия: казацким старшинам даровать, наравне с русскими служащими в офицерских чинах, дворянское достоинство и право владеть крестьянами, а простой народ, так называемое в Малороссии поспольство, отдать в порабощение новоиспеченному дворянству. Что-ж, и это культура!” [15].

Но хотя такие взгляды Кулиша были несомненною ошибкою, — все же их нельзя назвать, как это делали, изменою своему прошлому, а лишь переменою исторических взглядов. Появление “Крашанки” ухудшило дело.

Живя в 1882 году в Галиции, во Львове, Кулиш возымел мысль помирить между собою галицких поляков и украинцев. Намерение было прекрасное, так как международная вражда обеих народностей обеим же приносила вред, а особенно малоросам. Кулиш вошел по этому поводу в личные сношения с некоторыми польскими деятелями, между прочим с Крашевским, и издал памфлет “Крашанка” с целью доказать, что полякам в Галиции не следует притеснять малоросов, а последним необходимо забыть прежние обиды, так как не только поляки делали зло малоросам, но и наоборот. Но призывая к этой прекрасной цели, автор сделал несколько ошибок. Первая заключалась в том, что он принимал во внимание только свидетельства польских исторических источников, отвергая малорусские, как пристрастные, и забывая, что и польские не могли быть иными, так как принадлежали тоже заинтересованной стороне. Странным также являлось допущение, что широкие народные движения, как например восстание всего народа, могут возникнуть вследствие выдумок духовенства и кобзарей; массы идут по собственной воле на смерть только при том условии, если их положение является для них тяжелее и страшнее риска смерти и самой смерти. Наконец забывалось, что малорусское восстание являлось протестом не только порабощаемого народа, но и порабощаемой национальности. Благодаря этим ошибкам, картина прежних отношений малоросов и поляков вышла в значительной степени ложною, и книжка не только не помогла примирению, но еще более усилила взаимное раздражение, дав повод перебирать старые исторические счеты.

До сих пор мы рассматривали перемены только в исторических взглядах Кулиша. Эти перемены вызвали наибольшее к себе внимание и наиболее ожесточенную полемику, хотя и не так резко изменились, как казалось с первого взгляда. Гораздо более резкий поворот произошел во взглядах Кулиша на народную массу и на роль интеллигенции в культурном развитии этой массы.

Уже из сказанного отчасти видно — в каком направлении произошел этот поворот. Остановимся теперь подробнее на этом вопросе.

Взгляды Кулиша в первую половину его деятельности на народ и интеллигенцию выразились во многих его статьях, печатавшихся в “Основе”, а главным образом в его “Лыстах с хутора” (1861). Кулиш относится в них в высшей степени скептически к существующей цивилизации: он называет ее “мизерною” и говорит: “цивилизация, говорят, ведет человека к счастливому существованию. А что, если нет?” Такое отрицательное отношение к имеющейся налицо цивилизации объясняется тем, что она создала совершенно ненормальное положение на родине автора. Население края резко разбилось на две группы: горожан и жителей села. Издавна грамотные горожане отреклись от сельского неграмотного люда и его языка и следуют за небольшою группою людей, стоящею одиноко среди масс темного народа. Эти люди создали себе свой язык, свою культуру, понятные только им самим, и бросили на произвол судьбы лишенные всякого просвещения миллионы. Они, правда, иногда обращаются к этим миллионам, но лишь для того, чтобы рекомендовать им блага городской цивилизации. А между тем эта цивилизация представляет лишь образчики крайнего развращения и эксплуатации слабого сильным; там — “людськи сльозы квартами миряють” (Осн. 1861, I, 313), там существует только презрение к труженику-земледельцу и наслаждение роскошью: “гордятся своими архитектурными сооружениями, живописью, театром, музыкою и поэзией, а того не поймут, что все это блестящее искусство служит наиболее человеческой гордыне и роскоши и что уж не народ управляет художниками, а блестящая кучка легкомысленных людей, знающих только восторги ничтожной неги и не понимающих восторгов великого труда, кровавого пота для человеческого блага” (Осн. 1861, II, 230); там и то, что должно служить свету, — школа, литература, — в сущности служит тьме, отрывая сельского человека от его семьи и народа и приобщая его к этой гнилой цивилизации. Наоборот, среди сельских масс сохранилось здоровье тела, чувства и ума, сохранилась истинная нравственность и гуманность. Сообразно этому и созданная сельским народом устная литература является продуктом боле здоровым, чем литература городов. “Народная поэзия никогда не оправдывает беззакония; никогда не льстит низким страстям сильного, никогда не ругается над несчастьями и страданиями. Народная муза полна разума и милосердия”. (Осн. 1861, I, 164-165). Кулиш рекомендует жителям села остаться пока при этой словесности и при немногих произведениях молодой малорусской литературы, как напр. Шевченко и Квитки; но как книгу книг, как основу жизни — он рекомендует лишь одну книгу — Евангелие. Евангельские принципы должны быть строго проведены в жизнь, и когда это будет сделано, тогда исчезнет и социальное, и экономическое неравенство. Об этом нужно заботиться, а не о приобщении себя к городской цивилизации. “Пусть бы и не процветали великие искусства; пусть бы не было ни Парфенона, ни церкви Петра; пусть бы все население земного шара не вышло из сельского состояния (нехай бы вся земля селом стояла), — что за беда? Лишь бы людям не тяжело было на свете жить!” (Осн. 1861, II, 230). Часть Америки ушла вперед по пути цивилизации, но это только потому, что она прежде совершила то, что нам еще нужно совершить. “Когда придет то время, что из хат, а не из палат начнут появляться великие судьи искусства, науки, да и самой правды человеческой”, — тогда и у нашего народа будет своя цивилизация. А пока ему лучше, не идя на погибель, оставаться в своей грубой коре, но сохранять свежесть и чистоту ума и чувства и свое «я». Это, однако, не означает отречения от просвещения, но только то, что просвещение должно быть истинным: пусть знают Шекспира и иностранные языки, но пусть будут людьми, а не “паненятами”: ограничивают свои потребности, ходят в простой одежде и трудятся над добыванием хлеба.