Ожидание (три повести об одном и том же) - [17]

Ста­рик ос­та­но­вил­ся в са­доч­ке и вдруг за­орал ис­пу­ган­ным го­ло­сом:

– Баб­ка Ма­рия! Че­го ж вы си­ди­те? Ха­та го­рит!

Низ­кая кра­ше­ная дверь рас­пах­ну­лась. На по­рог вы­ско­чи­ла ста­руш­ка в пе­ред­ни­ке. Гла­за ис­пу­ган­ные. Щу­рят­ся. Ста­рик спря­тал­ся за две­рью и за­хи­хи­кал:

– Шу­тю…

– Чтоб вас, ста­рый ко­зёл, – без­злоб­но про­вор­ча­ла ста­руш­ка.

Уви­де­ла Слав­ку с ма­мой и всплес­ну­ла ру­ка­ми.

– Ни­как Ан­на?

– Хи­ба ж Ан­на та­кая? – воз­ра­зил ста­рик. – Ан­на по­креп­че бу­дет. – По­том от­каш­лял­ся, объ­яс­нил со­лид­но: – Это мои зна­ком­цы. Им, Ма­рия, но­че­вать не­где.

Ста­руш­ка ог­ля­де­ла гос­тей.

– Здрав­ст­вуй­те, – ска­за­ла она. – Про­хо­ди­те, по­жа­луй­ста.

Она про­ве­ла ма­му и Слав­ку в боль­шую про­хлад­ную ком­на­ту с кра­ше­ным по­лом.

– Мы вас в за­ле по­ло­жим, – го­во­ри­ла она. – Вот тут. Тут воз­дух све­жий. Кро­вать мяг­кая, и ди­ван но­вый…

Дед Вла­сен­ко про­су­нул­ся в ком­на­ту, по­хва­стал:

– Ан­на мне та­кой ди­ван бар­хат­ный спра­ви­ла, доч­ка моя.

Ста­руш­ка на­хму­ри­лась.

– Не ды­ши­те тут. Лю­дям спать, а вы ви­ном ды­ши­те.

– А они, мо­жет, ку­шать хо­тят, – ехид­но ска­зал ста­рик.

– Нет, что вы, – от­ве­ти­ла ма­ма. – Спа­си­бо.

Она се­ла на стул и ус­та­ви­лась в угол, на боль­шую ико­ну, пе­ре­ви­тую су­хи­ми цве­та­ми. Гу­бы у ма­мы мед­лен­но дви­га­лись. Ста­руш­ка по­смот­ре­ла на неё удив­лен­но.

– Ты, дев­ка, ни­как мо­лишь­ся?

Ма­ма вздрог­ну­ла.

– Нет, – ска­за­ла она. – Что вы…

Ста­руш­ка по­шла к две­ри ти­хо, поч­ти бес­шум­но.

– И то… Без тол­ку мо­лить­ся, без чис­ла со­гре­шить…

Она по­ло­жи­ла Слав­ке на пле­чо мяг­кую ру­ку, под­толк­ну­ла его вон из ком­на­ты.

– Пусть мам­ка од­на по­бу­дет. Сту­пай, хло­пец, в кух­ню.

Слав­ка сам хо­тел уй­ти. Он знал: ко­гда у ма­мы ше­ве­лят­ся гу­бы, – зна­чит, она при­ду­мы­ва­ет гнев­ные фра­зы, ко­то­рые с вы­ра­же­ни­ем, слов­но сти­хи, вы­ска­жет при встре­че от­цу. Слав­ка по­ду­мал: «Лю­ди очень лю­бят го­во­рить вслух, но ещё боль­ше лю­бят го­во­рить про се­бя. Про се­бя они спо­рят с кем хо­чешь и все­гда по­бе­ж­да­ют».

На кух­не баб­ка Ма­рия сдер­жан­но и не­гром­ко на­пус­ти­лась на ста­ри­ка:

– Ва­си­лий, сго­рят у вас киш­ки си­ним ог­нём.

– Не бух­ко­ти­те, Ма­рия, – воз­ра­зил ста­рик. – Я толь­ко один ки­ло­грамм ви­на вы­пил и круж­ку пи­ва. Толь­ко гла­за за­лил, а во внут­рен­но­сти да­же и не по­па­ло.

Ста­ру­ха вздох­ну­ла.

– Гла­за, им гра­ни­цы не­ту. Луч­ше бы вы, Ва­си­лий, в до­ми­но гу­ля­ли. Ста­рый вы те­перь для ви­на че­ло­век.

– У ме­ня та­кое мне­ние, буд­то вы ме­ня от­пе­вае­те. – Ста­рик по­дёр­гал си­вы­ми бро­вя­ми, спро­сил оби­жен­но: —Ма­рия, я за­ме­чаю, вам про доч­ку мою, Ан­ну, уз­нать со­всем не ин­те­рес­но. Как она в Но­во­рос­сий­ске жи­вёт. А она, ме­ж­ду про­чим, вам по­клон по­сы­ла­ла… – Ста­рик встал из-за сто­ла и по­кло­нил­ся, от­ве­дя ру­ку в сто­ро­ну.

Ста­ру­ха под­жа­ла гу­бы. По­том за­го­во­ри­ла то­же с оби­дой:

– Я у вас про Ан­ну и не же­лаю сей­час пы­тать. Вы ста­не­те толь­ко хва­стать за­зря и ни­че­го мне тол­ком не объ­яс­ни­те.

Ста­рик за­со­пел, слов­но ему вдруг за­ло­жи­ло нос. Он гля­дел на ста­ру­ху то сер­ди­то, то снис­хо­ди­тель­но. По­том гла­за у не­го по­доб­ре­ли, в них поя­ви­лись смеш­ли­вые огонь­ки, ко­то­рые по­бе­жа­ли по все­му ли­цу, по всем ста­ри­ков­ским мор­щи­нам.

По­ев, ста­рик за­лез на кро­вать и за­тих, вы­ста­вив бо­ро­ду вверх, как ан­тен­ну.

Слав­ка хле­бал уху, ко­то­рую ста­рик Вла­сен­ко на­зы­вал щер­бой. Ел ват­руш­ку, ко­то­рую баб­ка Ма­рия на­зы­ва­ла пла­чин­дой. Бы­ло ему те­п­ло и сво­бод­но. Слав­ка ду­мал, что боль­ше все­го на све­те он те­перь лю­бит щер­бу и пла­чин­ду.

Баб­ка Ма­рия уби­ра­ла по­су­ду.

– Ты, хло­пец, не ду­май на де­да,– ти­хо го­во­ри­ла она раз­мо­рен­но­му Слав­ке.– Он не ка­кой-ни­будь пья­ни­ца там, ма­зу­рик. Он с шес­ти лет ры­ба­лит. У не­го аж кос­ти от рев­ма­тиз­ма чёр­ные. Вы­пьет ки­ло­грамм ви­на для здо­ро­вья. Ему, ста­ри­ку, ино­гда мож­но.

– А я ведь, Ма­рия, не пья­ный, – ска­зал ста­рик не­ожи­дан­но ров­ным и гру­ст­ным го­ло­сом. – Я ведь, Ма­рия, толь­ко са­мую ма­лость, для за­па­ха. Я по дру­гой при­чи­не хво­раю… Вот ехал на па­ро­хо­де. На са­мо­ле­те ле­тел. Кру­гом лю­ди шур­шат. Бе­гут за сво­им де­лом. Мне, Ма­рия, вдруг по­ка­за­лось, что ни к че­му я уже. Ум­ру, и ни­кто не вздрог­нет. Ма­буть, Ан­на, да ещё вот ты, Ма­рия Ан­д­ре­ев­на… Вот я и шу­мел, прыт­кость свою по­ка­зы­вал. Я ведь те­перь, как тот «Шу­ра»… – Ста­рик за­сме­ял­ся, буд­то за­каш­лял.

– У нас на рыб­за­во­де та­кой бук­сир имел­ся. По име­ни «Шу­ра». Три дня па­ров на­би­рал, толь­ко чтоб за­гу­деть. А гу­док у не­го са­мый шум­ный на всём по­бе­ре­жье. Как за­гу­дит «Шу­ра», аж за­дро­жит весь. По­том три дня на­би­ра­ет па­ров, что­бы от­ва­лить от пир­са. А как уж он по во­де хо­дил, на ка­кой си­ле, это­го и сам бог в свою го­ло­ву не возь­мёт. Те­перь то­го «Шу­ры» не­ту, те­перь он вро­де как бар­жа. А го­во­рят, рань­ше, в мир­ное вре­мя, ли­хой бук­сир был…

Ста­рик по­вер­нул­ся к сте­не. Спи­на у не­го бы­ла ко­ст­ля­вая и уп­ря­мая.