Свежим и чистым был воздух, и дышалось легко, и не приходило ощущение усталости, душное, как тесный воротник.
Длинный причал нечеткой чернью рассекал бухту. Из крохотной будки, стоявшей у входа на причал, вышел матрос в бушлате и с винтовкой. Матрос и винтовка показались Каирову очень большими, он с удивлением посмотрел на маленькую будку, покачал головой.
Проверив документы у Каирова и Чиркова, матрос отдал честь. Сказал:
— Проходите.
Доски на причале были влажными. Пахли солью. Соль откладывалась на них годами. Доски почернели, обветшали.
А Каиров помнил этот старый причал молодым, пахнущим лесом. Все стареет. Причалы — тоже.
Каиров не предполагал уехать так внезапно. Он рассчитывал покинуть город, повидавшись еще с Золотухиным, Нелли, Дорофеевой. Думал побеседовать с шофером Дешиным... Однако радиограмма, вызывающая его в штаб фронта, поступила сразу же после сообщения о завершении операции «Будда». Каирова ждало новое задание, судя по всему, не терпящее отлагательств.
— Не забудьте показаться врачу, — напомнил Чирков.
— Игрушки все это, сынок. Каиров будет жить до ста лет. У нас род долгий.
С тральщика, что пришвартовался с правой стороны причала, санитары выносили раненых. Носилки не были накрыты простынями.
Матросы лежали в разорванных тельняшках. И бинты были темными от крови.
— Здравствуйте! — Голос Аленки. И сама она в матросском бушлате. Идет рядом с носилками.
Мужчины останавливаются.
— Это хороший знак, — говорит Каиров. — Увидеть знакомого — все равно что присесть перед дорогой.
— Давайте посидим, — предлагает Аленка. — Несколько секунд ведь можно.
— Можно, но не нужно. Все будет хорошо, Аленка, — улыбается Каиров.
— А вы молчите? — Аленка обращается к Чиркову.
— Вы оказались здесь так неожиданно, — смущенно говорит капитан.
— Совсем нет... Приехала за ранеными.
— Я понимаю. Я выразился неправильно.
— Вы все правильно сказали. Я к вам придралась.
Чирков спросил:
— Что вы делаете Первого мая?
— Дежурю.
— Да... — Чирков говорит тихо и грустно. — У меня тоже будет какое-нибудь дело.
— А если не будет, приезжайте, — приглашает Аленка. — Я дежурю до шести вечера.
— Теперь темнеет поздно, — отвечает Чирков.
— Весна же... — Аленка поворачивается к Каирову: — Счастливого пути.
— Спасибо. А знаешь... Дай-ка я тебя поцелую, дочка.
Плечи у Каирова широкие. И голова Аленки исчезает между ними.
Катер возле пристани переваливается с борта на борт. Кто-то невидимый размахивает впереди зеленым фонарем, И линии получаются, как большие листья.
— Теперь можно отчаливать, — говорит капитан-лейтенант.
Каиров протягивает Чиркову руку:
— Я тобой доволен, Егор Матвеевич. Рад буду, если еще придется вместе работать. А вообще... Бодрости тебе, лихости, смелости... Только не покоя.
Застучали моторы. Метнулись над берегом вспугнутые чайки.
Корма катера поползла влево медленно, почти незаметно.
Темное пространство воды, хлюпающей о старые сваи, вдруг стало расширяться, вытягиваться, поигрывать скупыми предрассветными бликами. Потом катер осел, замер, стряхнул оцепенение и рванулся к створу портовых ворот. След за ним потянулся широкий, курчавый, белый, словно тополиный пух.
