Ожерелье королевы - [16]

— Почему же? Спросим, как его имя и его адрес; завтра мы отошлем ему этот луидор с благодарственной записочкой, которую черкнете вы.

— Нет, нет, сударыня, умоляю вас, не надо с ним расставаться! Ведь если кучер — человек непорядочный, в дороге возникнут затруднения… В такое время, когда дороги плохие, — кого мы попросим о помощи?

— Вы правы, — согласилась старшая дама. Но офицер уже откланивался.

— Сударь, сударь! — по-немецки взмолилась Андре. — Одно слово, одно слово, прошу вас!

— Я к вашим услугам, сударыня, — отвечал, видимо, недовольный офицер, сохранивший, однако, на лице, в голосе и даже в оттенке голоса самую изысканную учтивость.

— Сударь! — продолжала Андре. — Вы не можете отказать нам в милости после стольких услуг, которые вы нам уже оказали!

— Я слушаю вас.

— Так вот, сказать по правде, мы боимся кучера, который с самого начала не произвел на нас приятного впечатления.

— Вы напрасно беспокоитесь, — сказал офицер, — я знаю его номер: сто семь, буква извозчичьей биржи. Если он вам не угодит, обратитесь ко мне.

— К вам! — забывшись, произнесла по-французски Андре. — Да как же мы к вам обратимся, если мы не знаем даже вашего имени!

Молодой человек сделал шаг назад.

— Вы говорите по-французски! — в изумлении воскликнул он. — Вы говорите по-французски и уже битый час терзаете мой слух немецким! Сударыня, честное слово, это нехорошо!

— Простите нас, сударь, — заговорила по-французски другая дама, мужественно пришедшая на помощь озадаченной спутнице. — Вы же видите, сударь, что мы в ужасном положении в Париже, а главное — в ужасном положении в фиакре. Вы достаточно светский человек, чтобы понять, что мы в необычных условиях. Быть менее скромным, чем вы были до сих пор, значило бы быть нескромным Мы думаем о вас хорошо, сударь, соблаговолите и вы не думать о нас плохо, и, если можете оказать нам услугу, окажите ее или позвольте нам поблагодарить вас и поискать другого защитника.

— Сударыня! Располагайте мною, — отвечал офицер, побежденный благородным и в то же время повелительным тоном незнакомки.

— В таком случае, сударь, будьте любезны присоединиться к нам.

— В фиакре?

— Да, и проводить нас.

— До Версаля?

— Да, сударь.

Офицер молча занял переднее место в фиакре.

Он забился в угол, напротив двух женщин, аккуратна расправив редингот на коленях.

Глубокая тишина воцарилась в фиакре.

Но дыхание трех пассажиров невольно согревало фиакр. Тонкий аромат сгущал воздух и вносил в мысли молодого человека впечатления, которые с минуты на минуту становились все менее неблагоприятными для его спутниц.

«Эти женщины, — размышлял он, — опоздали на какое-то свидание и теперь возвращаются в Версаль отчасти напуганные, отчасти сконфуженные.

Только богатые женщины могут без сожаления бросить такой кабриолет и такую лошадь. То, что у них нет денег, решительно ничего не значит.

Да, но это пристрастие говорить на иностранном языке, хотя они француженки?

Что ж, это, по справедливости, говорит об изысканном воспитании.

Впрочем, изысканность у этих женщин врожденная…

А мольба младшей была трогательна…

А просьба старшей — благородно властна».

Дамы тоже, конечно, думали о молодом офицере, как молодой офицер думал о них, ибо в то мгновение, когда он заканчивал свою мысль, старшая дама обратилась к своей спутнице по-английски:

— Бьюсь об заклад, что наш несчастный спутник умирает от скуки.

— Это потому, что наш разговор был не слишком увлекательным, — с улыбкой отвечала младшая.

— Вам не кажется, что он производит впечатление человека глубоко порядочного?

— По-моему, да, сударыня.

— К тому же вы, конечно, заметили, что на нем мундир моряка?

— Я плохо разбираюсь в мундирах.

— Так вот, на нем, как я уже сказала, мундир морского офицера, а все морские офицеры — хорошего рода; к тому же мундир очень идет ему, и он красивый кавалер.

— Простите, сударыня, — на превосходном английском вмешался офицер, — я должен сказать вам, что я говорю и понимаю по-английски довольно легко.

— Сударь, — со смехом отвечала дама, — как вы могли заметить, мы не хотим сказать о вас ничего плохого, а потому не будем стесняться и будем говорить только по-французски, если захотим что-нибудь сказать вам.

— Спасибо за любезность, сударыня, но если мое присутствие станет для вас обременительным…

— Вы не можете так думать, сударь: ведь мы сами попросили сопровождать нас.

— По-моему, мы сейчас опрокинемся! Берегитесь, сударь!

Ручка младшей быстрым движением вытянулась и легла на плечо молодого офицера.

Пожатие этой ручки заставило его вздрогнуть.

Совершенно естественным движением он попытался пожать ее, но Андре, уступив первому побуждению испуга, уже отстранилась в глубину фиакра.

На этом все кончилось, и снова наступило молчание, угнетавшее пассажиров.

Офицер, которому доставила большое удовольствие теплая, трепещущая ручка, пожелал завладеть вместо ручки ножкой.

Он вытянул ногу но, сколь ловким он ни был, он не нашел ничего, или, вернее, к великому его прискорбию, то, что он нашел, от него скрылось.

Он задел ногу старшей дамы.

— Я мешаю вам, сударь? Извините, пожалуйста! — хладнокровно сказала она.

Молодой человек покраснел до ушей и поздравил себя с тем, что ночь достаточно темна, чтобы скрыть у него на лице краску.