Ожерелье королевы - [10]

— Улица Понт-о-Шу note 13, сударыня, — со смехом отвечала молодая женщина.

— Что это за улица Понт-о-Шу? Ах, Боже мой! Мы заблудились! Улица Понт-о-Шу! Мне сказали: второй поворот направо… А чувствуете, Андре, как чудесно пахнет горячим хлебом?

— Это не удивительно, — отвечала спутница, — мы у дверей булочника.

— Отлично! Спросим у него, где тут улица Сен-Клод.

— Улица Сен-Клод, дамочки? — произнес чей-то веселый голос. — Вы хотите узнать, где тут улица Сен-Клод?

Обе женщины одновременно, сделав одинаковое движение, обернулись на голос, и увидели, что в дверях булочной стоит, опираясь на притолоку, пекарь, вырядившийся в куртку, с голой грудью и голыми ногами, несмотря на леденящий холод.

— Да, мой друг, улица Сен-Клод, — отвечала старшая.

— Ну, ее найти нетрудно, я вас провожу, — продолжал веселый малый, обсыпанный мукой.

— Нет, нет, — отвечала старшая — ей, видимо, не хотелось, чтобы ее увидели с таким провожатым, — покажите нам, где эта улица, и не беспокойтесь: мы постараемся последовать вашему указанию.

— Первая улица направо, сударыня, — сказал провожатый, скромно удаляясь.

— Спасибо! — хором сказали женщины и пустились бежать в указанном направлении, заглушая взрывы смеха своими муфтами.

Глава 2. НЕКОЕ ЖИЛИЩЕ

Полагаясь на память наших читателей, мы можем надеяться, что им уже известна эта самая улица Сен-Клод, которая на востоке выходит на бульвар, а на западе — на улицу Сен-Луи. И в самом деле: здесь жил великий физик Джузеппе Бальзаме со своей сивиллой Лоренцей и своим мэтром Альтотасом.

В 1784 году, как и в 1770 году — в том году, когда мы впервые ввели читателя в эту эпоху, — улица Сен-Клод была улицей почтенной, скупо освещенной — это правда — и довольно грязной — и это тоже правда; в своих трех-четырех домах она давала приют нескольким бедным рантье, нескольким бедным торговцам и еще нескольким беднякам, которых забыли внести в приходские списки.

Помимо этих трех-четырех домов, на углу бульвара все еще стояло величественное здание, которым улица Сен-Клод могла бы гордиться как аристократическим особняком, но это здание было самым закопченным, самым безмолвным и наиболее глухо заколоченным из всех домов квартала.

В самом деле, после пожара, который был в этом доме или, вернее, в части этого дома, Бальзамо исчез, никакого ремонта сделано не было, и особняк был заброшен.

А теперь посмотрим на прилегающий к маленькому садику, огороженному высокой стеной, высокий и узкий дом, который, подобно длинной белой башне, поднимается в глубину серо-голубого неба.

Постучимся в дверь и поднимемся по темной лестнице, которая кончается на пятом этаже, — там, где у нас есть дело. Простая лестница, приставленная к стене, ведет на последний этаж.

Дверь открыта; мы входим в темную, голую комнату; ее окно занавешено.

Она служит прихожей и сообщается со второй комнатой, меблировка и любая мелочь которой заслуживают самого пристального нашего внимания.

Доски вместо паркета, грубо размалеванные двери, три кресла белого дерева, обитые желтым бархатом, убогая софа, подушки которой колышатся под складками ткани — они съежились от старости.

Складки и дряблость — это морщины и расслабленность желтого старого кресла: оно шатается и блестит; отслужившее свой срок, оно подчиняется гостю вместо того, чтобы сопротивляться ему, и, когда оно побеждено, то есть когда гость уселся, оно испускает крики.

Два портрета, висящие на стене, привлекают внимание в первую очередь. Шандал и лампа — шандал на круглом столике о трех ножках, лампа на камине — соединяют огонь так, чтобы два портрета стали двумя источниками света.

Шапочка на голове, длинное, бледное лицо, тусклые глаза, остроконечная бородка, пышный плиссированный воротничок — общеизвестность первого портрета говорит сама за себя: это лицо живо напоминает Генриха III, короля Французского и Польского.

Под портретом можно прочитать надпись из черных букв на плохо позолоченной раме:

Генрих де Валуа

На другом портрете, рама которого была позолочена не столь давно и живопись на которой была столь же юной, сколь она устарела на первом, была изображена молодая женщина с черными глазами, с тонким прямым носом, с выдающимися скулами, с подозрительно Поджатыми губами. Она была причесана или, вернее, придавлена целым зданием из волос и шелка, так что рядом с ним шапочка Генриха III обретала такие же пропорции, как бугорок земли, взрытый кротом, рядом с пирамидой.

Под этим портретом — надпись такими же черными буквами:

Жанна де Валуа

И если читателю, который произвел осмотр потухшего очага, бедных сиамских занавесок над кроватью, покрытой пожелтевшей зеленой шелковой узорчатой тканью, угодно знать, какое отношение имеют эти портреты к обитателям шестого этажа, ему достаточно повернуться к дубовому столику: опершись на него левой рукой, просто одетая женщина пересматривает запечатанные письма и проверяет адреса.

Эта молодая женщина и есть оригинал портрета.

В трех шагах от нее, в полулюбопытствующей, полупочтительной позе стоит маленькая старушка-горничная шестидесяти лет, одетая как грезовская дуэнья note 14, ждет и смотрит.