Ожерелье голубки. Райский сад ассасинов - [27]

Приблизившись к братьям, Орландо поднял левую руку в приветствии. При этом он положил большой палец поперек ладони и произнес:

- Non nobis, domine…

- Non nobis, sed nomini tuo da gloriam, – продолжили девиз оба тамплиера. – Не нам, Господи, не нам, а имени Твоему слава.

Не обмениваясь больше друг с другом ни словом, трое мужчин поднялись по крутому трапу на борт грузового корабля. Лишь в укрытии трюма старший из двоих приказал Орландо:

- Monstra te esse frater. «Покажи нам, что ты брат!»

Орландо склонил перед ними голову. Они рассмотрели клеймо Бафомета, выжженное на расстоянии трех пальцев за левым ухом.

- Бог свидетель, брат, ты не выглядишь как воин-монах! – рассмеялись они. – Ты носишь львиную гриву, а твоя одежда не поддается описанию.

Орландо ответил:

-Cucullus non facit monachutn. «Не ряса делает монахом».

- Но одежда делает человека, – подразнили они его.

Позже, за овечьим сыром и красным вином, он рассказал им о своей миссии и кораблекрушении.

- Бог с тобой. Через три дня эта корсиканская посудина отправляется по заданию нашего Ордена на Аскалон. Капитан высадит тебя в Александрии. Оставайся до тех пор на борту. Мы доставим тебе все что нужно. Утебя есть особое желание?

-Да, – ответил Орландо, – мне нужен молот.

* * *

На «Санта-Луизу» погрузили кожу и вяленое мясо. Ужепосле дня пути у Орландо возникло чувство, что он сам – рыба. Ее запахом пропиталась каждая нитка его одежды. Даже кожа и волосы пропахли сушеной сардиной. Команда состояла из старого боцмана и его четырех сыновей. Пригвожденный подагрой кзалатанному плетеному стулу старик проводил день и ночь возле банки, пока его сыновья лазили кругом по такелажу, точно стая обезьян. При этом отец орал на них, ужасно тявкая, как тюлень, так что даже перелетные птицы, которые время от времени отдыхали на реях, пугались и спасались бегством.

Большую часть рейса Орландо провел в гамаке, который подвесил на задней мачте, чтобы спастись от запаха рыбы.

Кроме него, на борту находились еще два пассажира: римский теолог и альбигоец из Тулузы, на редкость несовместимое общество, которое могло возникнуть, пожалуй, только на одном корабле. Это было все равно, что посадить змею и морскую свинку в одну клетку.

- Кто ты, собственно? – вопрошал теолог. – Животное ли, скотина? Христианином ты быть не можешь, если ты отрицаешь Христа. Как можете вы, катары, утверждать, что Иисус не жил? Вы не знаете Нового Завета?

- Я знаю его так же хорошо, как и ты. Но я изучал и историю. Если Иисус действительно жил, то почему же тогда нет ни одного историка его времени, который о нем сообщает? Почему весь первый век – век Христа! – ничего не знает о нем? Ни один хронист не сделал о нем записи, ни в Риме, ни в Палестине. Великий Филон Александрийский, который пережил вероятное распятие Христа минимум на два десятилетия, был выдающимся знатоком иудаизма. Он знал все священные писания и секты. Он писал об ессеях и о Пилате, но ни словом не обмолвился об Иисусе.

- А что с Новым Заветом?

- Павел, первый свидетель Нового Завета, не знает ничего больше об Иисусе.

- А евангелисты? Ты смеешь сомневаться в них?

- Ах да, конечно. Евангелие – милый продукт фантазии более поздних общин, которые желали бы, чтобы все случилось так чудесно и сказочно.

- Никакая книга на земле не передается с такой заботой как Священное Писание, – возмутился теолог.

- Христианство защищается чаще теми мужами, которые зарабатывают на нем свой хлеб, а также теми, кто убежден в правоте своего учения, – ответил старый альбигоец. – Уже поэтому Евангелие передается не ради необычной любви к правде. Несколько поколений подряд не считали его ни неприкосновенным, ни даже священным. Лишь в конце второго века, когда устные предания начали принимать все более фантастический характер, Евангелия были записаны. Четыре евангелиста во всем противоречат друг другу. Какая цепь несуразиц – от рождения Христа до Его воскресения! Эти разночтения так многочисленны, что ни один мирской суд не смог бы выиграть процесса, располагай он подобными свидетельскими показаниями. Единственное чудо в этой басне про Иисуса – это факт, что сии недостойные доверия фантазии породили столь сильную веру.

- Canis a non canendo, – сказал теолог. – Закрой пасть и не бреши, пес! Тебя следует предать очистительному огню.

Альбигоец ответил со смехом:

- Cogittions poenam nemo patitur. «Никто не может быть наказан за свои мысли». Это знали уже римляне. Я скажу тебе: нет большей тирании, чем тирания Церкви! Это все равно что сказать человеку: «Ты не имеешь права быть свободным». Или: «Ты можешь быть свободным – но только на этот и никакой другой манер».

Спор между теологом и альбигойцем начинался при первых лучах солнца и заканчивался лишь ночью. Неоднократно теолог пытался привлечь Орландо в свидетели, использовать его в некоторой мере как брата с оружием. Орландо отвечал:

- Дайте мне поспать. Я себя плохо чувствую. При этом он ни разу не солгал, потому что рыбий

запах и религиозные распри пронизывали его до костей. И спорщики оставляли его в покое.

Совместных трапез не было. В железном котле постоянно бурлил густой суп из солонины с бобами. Кто проголодался, зачерпывал оттуда деревянной ложкой, что висела рядом на ржавом крюке. Орландо питался изюмом и миндалем, которым тамплиеры набили ему льняной мешок.