Озеро синих гагар - [36]

Проснулся Еремка, а Митрофан к нему с укором:

— Ты чего же, хозяин, за материными обутками не присматриваешь?

Посмотрел парень. И то правда: пора смену давать. Взял да выбросил эту рвань во двор. После того с материной ноги мерку снял и не обутки, а модные сапожки скроил. Утром сел шить — к вечеру кончил.

— Получай, мать!

Обулась Агафья — и нужды будто никогда за спиной не на́шивала. Начала притопывать да пританцовывать, как девица на выданье.

Глядит Еремка, глазам не верит.

Глядит Митрофан, приговаривает:

— Вот тебе и желание сбывается. Ну, мастер, в добрый час!

К этому времени зима уж к концу подходила. Солнышко начало в небо повыше подниматься, землю прогревать. Вскоре ручейки потекли. С крыш сосульки свесились. Воробьи начали гнезда вить.

В один из таких дней вышел Митрофан во двор, наклонился к ручейку, весенней водицы в ладонь зачерпнул, напился и стал в дорогу собираться.

— Спасибо вам, хозяева, за хлеб, за соль, за теплый угол.

Агафья и Еремка начали было его уговаривать в деревне остаться, а он лишь рукой махнул:

— Не нужда меня гонит, а большое дело вперед зовет.

При расставании отдал парню весь свой чеботарный инструмент, а на придачу еще и берестяную коробушку ему на плечо повесил.

— В надежные руки отдаю. Шить шилу, не перешить, стучать молотку, не перестучать, а коробушке пустой не бывать, от одного мастера к другому так и идти.

Вымолвил, да с тем и ушел.

За сорок годов, которые мастер Еремей в нашей деревне прожил, ни одного двора не осталось, где бы его сапоги не носили. Сам шил и ребят этому ремеслу учил, чтобы по всей округе разошлись мастера.

Оттого, наверно, с давних пор наши бабы и мужики плясать большие охотники, выйди с ними на круг — не перепляшешь! А уж в ходьбе да в работе и вовсе не осилишь.

Весёнушка

Почему, думаешь, весной так хорошо? Почему солнышко теплое и ласковое? Почему цветы начинают цвести? Почему люди в эту пору веселее глядят?

Скажешь, небось: природа облик меняет! Спорить не буду, по науке так и выходит. Поднимется солнышко над землей, разольет над ней свою благодать — вот и пришла весна-красна. А в прежние-то годы (давным-давно!) об этой поре вот какую побывальщину сказывали.

Рассердилось Солнышко на людей. Живут-де плохо, бедно, а почему — вникать не стало: дел и забот у него и без того много. Затянуло небо тучами темными и не стало показываться. Выедут мужики в поле, снимут шапки, начнут Солнышко звать, а оно раздвинет тучи, глянет сердито и опять спрячется.

Ну, кому горе, а холодному ветру — Сиверку только того и надо!

Не в добрый час этот Сиверко у матушки Зимы родился урод уродом и злой-презлой. Хоть шубу надень, хоть тулуп, он все равно к тебе проберется, тепло высвистит, заставит скорее в избу бежать.

Вот как только Солнышко за тучами спряталось Сиверко и разгулялся. Каждое утро начал землю холодом коробить, на полях по молодым всходам белую крупу сеять. А то возьмет да инеем ударит. Ночами в печных трубах гудит, воет, на крышах пляшет, всякими голосами на баб и на малых ребятишек страх нагоняет. Мужики, чтобы отпугнуть Сиверка, на полях навозные кучи жгли. Да где там! Разве его дымом проймешь! Прочихается и опять за свое дело берется.

Как раз в это самое время жила в наших местах одна старушка. Ее мужика еще в молодости к царю в солдаты угнали.

Старухе, понятно, было тоскливо. Вот и приголубила она сиротку, побирушку мирскую. Девчушка была славная, с полуслова бабушку понимала. Старуха шибко ее полюбила и назвала по-своему, ласковым имечком Весна.

Ты послушай, сколь ладно это имя выговаривается: Весна, Весёнка, Весёнушка!

Много ли, мало ли лет прошло — никто не считал. Старушка одряхлела, сгорбилась и ослепла, а Весёнушка выросла, как ягодка-вишенка!

Лучшей мастерицы, кроме нее, по нашим местам не находилось. Такие она узоры на полотенцах гладью и крестом вышивала — словом не расскажешь. Кому полотенце подарит, у того в избе теплее станет. И дарила она полотенца не всем, а только невестам. Которая девушка победнее, той и дарит, чтобы в чужой семье в счастье да радости жилось.

Так потом и пошел обычай: после свадьбы в переднем углу избы вышитые полотенца вешать.

Свою работу Весенка за труд не считала, была бы добрым людям польза.

Поди-ко многие девушки от нее не только полотенца вышивать, но и холсты тонкие ткать научились.

Стали к ней женихи наезжать, бедные и богатые.

Иной молодец приедет — кудрями тряхнет, иной кучу денег выложит, а она всем отказывала.

— Я, — говорит, — в людях выросла, мирским хлебом выкормлена, все мужики мне отцы, все бабы матери, им и буду, как могу, помогать.

Из всех женихов только один по душе ей пришелся. Он ее кудрями не завлекал, деньгами не сманивал, а, видать, сердцем взял. Парень-то был сказывают, из Москвы, где-то там на заводе робил, да начал народ против царя поднимать, ну, его стражники сграбастали и в наши места спровадили. А он и тут не унялся. Не успела Весенка на него налюбоваться, как снова молодца в цепь заковали и еще дальше, в Сибирь, в самые холодные места отправили. Ждала от него весточки, не дождалась, а после того женихов вовсе на порог не пускала.