Озеро шумит - [50]

— Довольно кричать! Не очень-то я тебя напугалась.

— Меня?

— Да, тебя. Герой — расшумелся на женщину! И никуда я не уйду.

— Ты?.. Да ты кто такая?..

— Кто? Логинова, твоего брата жена! — кричала теперь и она, хоть стояли друг от друга в каких-то двух метрах.

— Ты мне голову не морочь! Убирайся!.. — Он отвел назад руку и пьяно качнулся.

— Попробуй только тронь!

Из-за ее плеча подала голос Нюра:

— Теперь и людей не узнаешь? Ой, срам-то какой, господи!..

— Молчи! — И Федор стал приглядываться к Прасковье. — Ты кто?

— Сказала уж!

— Погоди шуметь-то. Андрея жена, что ли? Паня, значит? — Он растопырил пальцы рук, качнулся вперед, словно хотел подойти к ней. — Неужели Паня? Так чего же ты молчала? Ну, вы и бабы, до чего непонятный народ. Ай!.. — махнул рукой, оглядел себя, покачал головой. — Нюрка, тащи обмундирование. Живо!

Федор сел на лавку и первым делом натянул гимнастерку. Звякнули медали на груди. Затем он стал обуваться. Кое-как наспех намотав на ногу портянку, попытался натянуть сапог, но ничего не получилось. В сердцах выругался.

— Давай помогу, — сжалилась Прасковья и присела перед ним на колено.

— Помоги, невестка, а то меня руки подводят. Надо же, — впервые улыбнулся Федор, — подумать только — Паня, невестка наша! Надо же! — Он повернул голову к жене. — Нюра, самовар! Живо! Знаешь, какой у нас гость?

— Да уж знаю. — Нюра, подхватив самовар, выбежала в переднюю.

— Бойкая у меня жена, а? — похвастал Федор. — Гвардеец!

Прасковья помогла ему обуть и другой сапог.

— Знаю, что хорошая, и кричишь на нее совсем зря.

— Да разве я кричал?

— Уж не я! — строго ответила Прасковья. — Ты и на меня тут напустился, хотел на мелкие куски изрубить.

— Но-но, ты полегче, не было этого!

— Забыл уже?

— Черт!.. — Федор сник, потер виски, лицо и, не глядя на нее, тихо сказал: — Ну и женщина ты! С виду — маленькая, а характером — великанша. С тобой говорить… И как Андрей жил?

— Жил не жаловался.

— Да я ведь ничего. Ты не обижайся. Если что не так — извини, лишнего набрал.

— Ты лучше перед Нюрой извинись.

— Хе!.. — Он помотал головой. — Ну и женщина ты, прямо — гвардеец! Отступаю по всему фронту. Ну чего волком глядишь, сказал ведь?

Федор поднялся и, хромая, вышел в переднюю, где жена уже гремела самоварной трубой.

— Нюра, ты полила бы мне на голову.

Слышно, как они вышли из дома. В передней шумел, разгораясь, огонь в самоварной трубе.

Прасковья опустилась на лавку под лампой, прислонилась к стене и смежила веки.

Вдруг и Андрей такой же? Может, того хуже. А он гордый и, поди знай, что надумать может, чтоб не жалели его, обузой семье не быть. Да разве родной человек может быть обузой? Какой бы он ни был — калеченый или целый, хворый или здоровый, — он всегда нужен родным…

В горницу молодой девушкой на выданье влетела Нюра, подбежала к Прасковье.

— Ой, Паня, ой, милая, как я рада, что ты пришла! — Обнимая, Нюра порывисто прижалась к ее плечу. — Ты бы прилегла, пока самовар вскипит.

— Потерплю. А где Федор?

— На улице. С нашими деревенскими разговаривает. Мне сказал: «Покурю, чтоб голову освежить». Ты, Паня, не обижайся на него. Не такой он вовсе, ведь ты знаешь. Ладно, я пойду. — Нюра взяла вышитое полотенце и пошла из горницы.

— Кофту одень, простынешь! — крикнула ей вслед Прасковья, да куда там — та уже выбежала.

Прасковья вздохнула. Да, на месте Нюры и она бы бегала. Если бы только Андрей вернулся! Пусть будет хуже даже Федора! Хоть какой, хоть совсем калека! Только бы живой!..

Уже высоко взошло солнце, когда Прасковья перед родной деревней, на косогорье, решила отдохнуть. Отошла к сторону от дороги к налитой соком березке. Готовые полопаться, торчали растопыренно на ветках черные блестящие почки. Вдыхая чуть пряный запах коры, Прасковья прижалась щекой к влажному стволу березы.

Вот и сходила в Питкялахту. И — зря. Не видел Федор Андрея. Вернее, видел, но только в начале войны в Петрозаводске. А после — нет. Одно, что немного обнадежил Федор: будто бы пропал без вести, это еще не значит, что погиб, может, и найдется…

Только найдется ли? Жив был бы, так весточку прислал бы… Прасковья обхватила березу руками и разрыдалась. Безудержно и громко. Так уж все сошлось в один день, и хорошее и плохое, вот и стало невмоготу.

Однако идти-то надо, и теперь от председателя попадет. Под суд, может, не отдаст, а чем другим навредить может. С него станет!

Обтерев платком лицо, Прасковья заспешила к деревне.

Спрямляя путь, завернула на тропу, что вела на поля Заячей сельги. На угоре сельга была ласково облита солнечным светом, по кустам, в рощице, перепархивали с места на место, устраивая гнезда, всякие птицы.

Невдалеке Прасковья увидела пахаря. И ее Серко, равномерно взмахивая головой, тянул соху. Сзади, единственной рукой держась за специально прибитую к сохе скобу, шагал Шоттуев. Видно, и вчера работал председатель — изрядный клин поблескивал отвалами борозд. Она жнивьем двинулась наперерез пахарю.

— Чего уж ты, Иван Григорьевич, за меня-то? Сама могу.

Шоттуев остановил коня и сплюнул пристывший к губе и давно потухший окурок. Угрюмо глянул на нее.

— Ишь, разрядилась, как на свадьбу. Что же, конь должен ждать, пока ты нагуляешься?