Овраги - [2]

Стефан Иванович вздрогнул и сказал:

— Нет.

— А коли нет, собирай бутылки и ставь на пол.

— Товарищ Кукин! — возопила Магдалина Аркадьевна. — У вас же свисток. Почему вы не свистите? — она бросилась наперерез милиционеру и встала на его пути, скрестив руки, словно разъяренная царица Софья на картине Репина. — Вы кто, блюститель порядка или такой же стрикулист, как некоторые?

Кукин, прижав подбородком стопку тарелок, молча вращал глазами.

— А он что делает, рыжая зараза! — Восклицание относилось к Роману Гавриловичу. Он хладнокровно собирал в пучок плоды души и бессонного труда Магдалины Аркадьевны — ее бумажные чайные розы.

С быстротой, которую позволяло узкое платье, она засеменила к месту преступления, сунула руку в сумочку и, не помня себя от ярости, метнула в лицо Романа Гавриловича горсть разноцветных бумажек.

— Вот вам! — произнесла она, гордо удаляясь за буфетную стойку.

Эта, в общем-то, невинная эскапада вдохнула в Романа Гавриловича новый прилив энергии. Он выплюнул зеленую бумажку, взмахнул веником цветов и крикнул:

— А ну веселей! Закуску на пол! Кто будет отлынивать, пошлем на кухню, картошку чистить! Товарищ инспектор, подыми салфетку.

Работа пошла быстрее, Магдалина Аркадьевна сидела за буфетом в позе девы, разбившей кувшин, и печально наблюдала, как оголялся стол, как он распадался на отдельные столики, как столики на четыре персоны снова смыкались друт с другом, образуя подкову с прямыми углами, как над ними парусом надувались и опадали скатерти.

Ко всеобщему изумлению, перестановка совершилась чрезвычайно быстро.

— Это другое дело, — сказал Кукин. — И друг дружку видать, и топать есть где.

Действительно, широкая подкова стола, обрамленная понаружи чинной шеренгой стульев, образовала дворик, вполне достаточный для танцев. Дворик выглядел так уютно, что Стефан Иванович, неизвестно когда окосевший, заметил:

— Сюда бы фонтан — и натуральная Альгамбра.

Рассаживались шумно. За средним столом водрузили чучело медведя с подносом, которое пылилось в раздевалке еще с того времени, когда столовую Нарпита № 16 величали рестораном «Бристоль».

Кто-то спохватился о времени. Часов почти ни у кого не было. А те, что были, показывали по-разному — и двадцать минут двенадцатого, и без четверти двенадцать. Швейцарские часики Магдалины Аркадьевны остановились еще до революции. Пришлось открывать форточку, чтобы услышать бой часов с каланчи.

Последние минуты тянулись медленно. И только когда Магдалина Аркадьевна наконец смирилась и заняла за столом место, достойное царицы бала, как в сказке, двенадцать раз ударил колокол на каланче.

Захлопали пробки, зазвучали пожелания нового счастья, зазвенели бокалы.

То ли потому, что наиболее активные гости ухитрились отведать рыковки при реконструкции стола, то ли по другой уважительной причине, но уже на десятой минуте нового года развеселившийся товарищ Кукин внес предложение — петь.

Предложение было принято единогласно.

— При одном воздержавшемся — медведе, — заметил Роман Гаврилович.

Запели с охоткой, но хор постепенно распался. Одни путали слова, другим, как говорится, медведь на ухо наступил.

— Прошу прощенья, — Стефан Иванович элегантно поклонился. — В моей памяти сохранился простенький и, я бы сказал, шаловливый припев: «Ди дри ля-ля, ди дри ля-ля, ди дри ля-ля, ля-ля». Этим припевом заканчиваются не менее шаловливые куплеты. Если угодно, я напою соло, а вы подхватывайте припев… Внимание. Начали.

В лесу стоял и шум и гам.

Справляли свадьбу птицы там.

А теперь все вместе! Ать-два: «Ди дри ля-ля, ди дри ля-ля, ди дри ля-ля, ля-ля!» Замечательно!

Веселый грач был женихом,

Невестой цапля с хохолком.

Мужчины, не отставайте от дам: «Ди дри ля-ля, ди дри ля-ля, ди дри ля-ля, ля-ля!» Шармант!

А утка свахою была,

У молодой чулок сняла…

— Обождите, товарищи, — Роман Гаврилович постучал по графину. — Тут собрались работники транспорта, службы пути, подвижного состава и обслуживающий персонал. А завели какую-то беспартийную похабель.

— Возмутительно! — вскочила Магдалина Аркадьевна. — Где мы, в конце концов, на празднике или на профсоюзном собрании?

— Не бузи! У меня конкретное предложение. Приветствовать наступающий год трудовой песней «Наш паровоз, вперед лети…». Возражений нет?

— Нет! — сказал товарищ Кукин.

— Поехали!

Начали более или менее стройно, а дальше потянули кто в лес, кто по дрова. Хор постепенно начал сникать, и вдруг обнаружилось, что у Клаши чудесный, вольный, степной голос. Она допела до конца, и, когда стали хлопать, было понятно, что хлопают не кому-нибудь, а Клаше.

Она поклонилась славянским поклоном и села, довольная и собой и тем, что Роман Гаврилович видит, как ее уважают.

Транзитный инспектор поднял за Клашу тост и попросил ее исполнить лично для него «Что ты жадно глядишь на дорогу».

Клаша пробовала отговориться, но инспектор кричал, что такой голос грех зарывать в земле, что он знает толк в голосах, что певец народного горя Некрасов как в воду глядел, сочиняя эту песню, поскольку лучше товарища Клаши никто ее исполнить не сможет.

Пришлось петь, сперва один раз, потом второй — на «бис».

Воспламененный пением, шумом и выпивкой транзитный инспектор выразил желание исполнить «Очаровательные глазки», если Клаша поддержит его вторым голосом. Товарищ Кукин свистнул в милицейский свисток. И, когда наступила тишина, инженер внезапно протрезвел, уставился в пустое пространство, разинул широкий, как портсигар, рот, и над праздничным столом полился такой медовый тенор, что Клаше показалось, будто запел не инспектор с отмороженными ушами, а переодетый в инспектора народный артист республики. Она хотела было смолчать, но, боясь, что Роман Гаврилович станет насмехаться над ее трусостью, принялась тихонько подлаживаться и вторить: