Овердрайв - [12]

Страшно.

— Много говоришь.

Он ослабляет хватку. А потом, видя, что я готов сотрудничать, — а кто не готов-то, когда ствол ребра царапает? — отпускает и делает шаг назад.

— Только дернись…

— Да-да, — киваю, — ты в меня пальнешь, и мне будет плохо. Я не дурак.

Вопрос спорный. Да, мне двадцать четыре года, я недурен собой и достаточно умен, чтобы сделать пластик, на котором я сдаю всех и каждого, но достаточно глуп, чтобы об этом растрендеть.

Умная голова дураку досталась.

Так. Он более-менее успокоился. Сейчас левой рукой сбиваю ствол, ногой под колено. Он падает, я добавлю с локтя по затылку или ребром ладони в висок. Забрать пистолет и бежать. Денег хватит свалить в другой конец страны.

Ничего этого я не делаю. Проходят секунды.

— Идем, — упустив все удачные возможности, я киваю на деревянные двери подъезда, за которыми чернеет ночь. — Забирай что нужно, и мы расстанемся спокойно. Окей? Пластик в камере хранения.

Я так устал бояться, что мне почти не страшно.

Он все равно меня замочит.

Интересно, а он, — и они, те, кто его послали, — вообще знают, что пластик легко и просто копируется, а информация может вполне успешно лежать в междусети? Или я один у них был такой умный?

Какая нахрен разница.

Он все равно меня замочит. Я его сначала не узнал, а теперь вижу, вспомнил — это Солдат. Отбитый ветеран с дыркой в голове. Мы с ним выпивали, хорей пороли вместе, но это его не остановит, потому что у него есть пистолет, а у меня нет. Он хищник, а я жертва. Травоядное. Он мурчит, а я мычу.

— Шагай.

Шагаю, чувствуя, что черная глазница ствола смотрит мне в спину.

* * *

Сочин и говорит ему:

— Подкинь до Павлика, не обидим.

— Ну пацаны, это будет копеечку стоить.

— Будет тебе и копеечка, и рубль и все что ты хочешь. Мы че, ханыги? Ты кого во мне увидел?

Ну ему бы и отказаться, но рубль поманил. Пять косых не каждый день предлагают. Народ непуганый был, нет бы подумать, — за что такие деньги-то суют? Явно же что-то не так. Хотя, я, например, об этом тогда не думал.

Сели. Я спереди, Сочин и Левчик сзади.

Из города не выехали, погнали к нам на микрорайон, — Левчик, оказывается, забыл барсетку. Голова эбонитовая.

Водитель, спросивший полчаса назад, куда, собственно, надо, теперь всем своим видом изображал великомученника. Было видно, что он задумался, — не придется ли всю ночь кататься за эти пять тысяч.

— Всё. Нахер Павлик. К Вадику поедем, — Левчик упал на сидение, засунул трубу в карман. — Ждет он нас.

— Да хоть куда. Сколько можно тут торчать…

Судя по голосу, Левчик совершенно искренне полагал, что людей, которых знает он, знают все, кто был в машине. Я, между прочим, Вадика не знал. А водитель обрадовался. Может, знал Вадика, а может не хотел больше знать всех, кто сейчас сидел у него в салоне. Но рад был сильно.

Поехали.

И тут Сочин и говорит.

— Слышь, командир, останови. Мутит че-то.

Ховер остановился. Сочин вышел. Я тоже дверь открыл, закурил.

— Ого. Командир, ты глянь, что с задним колесом.

Наверное, я все понял чуть раньше. Или так и не понял до конца, но сигарета у меня в руке почему-то задрожала. Я нервно выпустил дым, глядя в непролазную темноту, обложившую ховер. И не удивился, услышав удар и сдавленный крик сквозь стук включенной «аварийки», метрономом отсчитывающей секунды. Но вот честно, так до конца и не понял, что случилось.

Зато навсегда запомнил звук, когда человека бьют ножом.

Ни с чем не спутать.

— Левчик, Философ, помогите, — я не видел лица Сочина, но был уверен, что он ухмыляется. — Тут человеку плохо.

Левчик добивал водителя монтировкой. Я курил.

Курил, когда перепрошивал номера, и когда рыли яму.

Курил, когда гнали ховер на дачу Сочина.

И только там, после ста грамм, меня наконец-то бурно вырвало.

А потом прошло.

* * *

— Код.

А он большой шутник, оказывается.

— Ты уж прости, но код не скажу, — я говорю это твердо. Стараюсь объяснить, — я тебе его скажу, ты меня кладешь, а код не подходит. Не потому, что я совру, а ты что-то не так запомнишь. И что тогда, будешь вокзал подрывать ради пластика?

Тоскливо — вокруг ходят люди, которые понятия не имеют, что происходит. Заорать благим матом, броситься бежать в толпу на переходе, между ховеров проскочить и поминай как звали. Но он начнет стрелять и попадет еще в кого-то. Вон там девчонка с коляской. Не дай Бог.

Вру, конечно. Я просто боюсь.

Но девчонка с коляской тоже есть. Я, может быть, ей жизнь спасаю.

Солдат за мной откровенно мается, но виду не подает. Все эти сложности ему явно неприятны, хотя я делаю все, чтобы сложностей был минимум. Покорно иду, не убегаю между ховерами, колясками прикрываясь. Но все равно Солдат выглядит недовольным.

Его тоже понять можно. Вокзал недалеко, но все равно это напрягает, — вести меня под стволом, спрятанным в кармане кожаной куртки, четыре квартала. А руки чешутся пристрелить. У таких людей всегда чешутся руки.

Но на вокзале слишком людно. Он не будет меня там убивать, — слишком людно, он не уйдет и он это понимает. Это единственное, на что я надеюсь.

* * *

Сидели на даче Сочина. Пили.

Сквозь туман в голове и сигаретный дым слышу:

— Пацаны, это все вахуй поганый. Надо дальнобой брать, потому что затрахало эти тачки толкать за копейки.