У стойки пусто, как глухой ночью на общественном толчке. Подхожу, закидываю зад на табуретку. Эрнест тут же капает мне в цветной бокал на два пальца.
- Принес товар? - говорит.
- А тебе невтерпеж? - отвечаю. - Принес я твой товар.
- Молодец, - говорит. - Не суетись, сиди пей, потом пакетик в стакан положишь.
- Это еще кто суетиться будет, - говорю.
У Эрнеста за спиной мордогляд во всю длину - рыла наши в нем отражаются. То есть мое рыло, а у Эрнеста - затылок прилизанный. И вижу я в мордогляде, как хмырь с кепочкой в «Эльдорадо» заходит. Дядька мой народившийся…
Да, попал ты, Рыжий, на крюк. Но плакаться-то теперь поздно. Допиваю, незаметно кладу пакетик. Эрнест специально мне цветной бокал дал, чтобы пакетик был чужим фарам не виден. Сижу дальше. Наконец Эрнест подваливает ко мне, забирает бокал, сует под стойку.
- Вот и молодец, - говорит. - Можешь гулять.
И ухмылочка у него такая, хоть в петлю лезь. Ну, в петлю не в петлю, а к девке залезть в самый раз. Вот только к Гуте я сейчас не пойду. Хоть и не был уже пять дней, но не в таком настроении к Гуте ходить… А вот к Сесили Чалмерз завалюсь. Есть у меня такая. Не шаблонь уличная, нет. Изенбровая бикса. Но телка крутая. Как говорят, девочка девяносто шестой пробы. Буфера - только что платье не рвут, сами в руки просятся. И задний мост в аккурат под мои запросы скроен. А главное, чистая, точно знаю. И для меня безотказная. Придешь, привет-привет, слово за слово - и заправляй эклер в лохматый сейф.
- Еще плеснуть? - спрашивает Эрнест.
- Подружке своей плеснешь, - говорю. - Если даст… А мне лучше бутылку приготовь. И закусить что-нибудь.
- К Гуте своей пойдешь? - спрашивает Эрнест. - Правильно. Сделал дело - гуляй смело.
Так мне захотелось ему по рылу заехать - сил нет. Но придержал лапы.
- Притухни, - говорю. - Не твое, - говорю, - собачье дело, куда я там пойду.
В общем, выставил он мне бутылку, закусон собрал в свой фирменный пакет. Кинул я на стойку зелененькую и отвалил, корешам лишь ручкой сделал. Ничего, они ребята понятливые.
Выхожу я на улицу, дядька в кепке - следом. И опять тошно мне стало, хоть ревмя реви. Побрел я к дому Сесили.
И тут гляжу - Гута мне навстречу идет. Идет она, девочка моя, каблучками цок-цок, фигуристая вся, такая, что у меня дойки Сесилины сразу же из памяти вон. И понимаю я, что она не просто так идет, по Бродвею на шпацир вышла, что это она меня ищет.
- Привет, - говорю, - Гута. Далеко ли собралась?
Тут она как посмотрит на меня, на бутылку эту чертову, под мышкой зажатую, на пакет с закусоном, да и говорит:
- Здравствуй, Рэд. А я тебя ищу.
- Зачем? - говорю.
И вижу, что у нее за спиной, метрах в двадцати, хмырь стоит, вроде бы на витрину магазинную пялится, а сам в нашу сторону позыркивает.
- Слушай, Рэд, - говорит с вызовом Гута. - Если ты меня бросить решил, так бросай. Только и я на тебя плевала.
Вижу я, что-то не так. Никогда еще она со мной таким тоном не изъяснялась.
- А в чем, - говорю, - дело, Гута?
Она молчит и в землю смотрит.
Тогда я беру ее под руку и разворачиваюсь в сторону своего дома. Мой хмырь в кепке тоже тут, стоит, усиленно чтение газеты изображает.
- Пойдем-ка, - говорю, - Гута, ко мне. Выпьем, потом в дансинг сходим. Одним словом, проведем время. А то, гляжу, у тебя настроение плохое.
С Гутой я на рыбьем языке не базарю. Никаких «эклеров» или «лохматых сейфов» - не тот она парень.
Идем мы к моему дому. Я краем глаза вижу, как наши дядьки сзади нос к носу стоят, базарят о чем-то.
- Беременна я, Рэд, - говорит вдруг Гута.
У меня чуть бутылка из-под мышки не вывалилась. Хорошо не бухой - поймал.
Гута мое молчание по-своему поняла. Остановилась, смотрит на меня и заявляет:
- Так что, если ты бросить меня решил, бросай сегодня. Только знай! Я и без тебя обойдусь. Сама рожу, сама выращу. Так что можешь катиться дальше, вместе со своей бутылкой! С какой-нибудь шлюхой выпьешь, их у тебя много…
Смотрит она на меня, а у меня перед фарами тряпки окровавленные висят. И понимаю я тут, что вот когда меня судьба взяла в оборот по-настоящему.
Тогда Гута вырывает свою руку и не говорит уже, а шипит:
- Убирайся от меня! Правду мать говорит, не нужен мне такой кобель… Убирайся, и чтоб я тебя больше не видела!
И вдруг понимаю я, что не тряпки окровавленные меня с нею повязали.
- Да подожди ты, Гута, собачиться, - говорю. - Ласточка моя, разве ж я от тебя отказываюсь?
Она мне в лицо смотрит - слезы на глазах. А на меня нервный смех накатывает, и я начинаю хохотать, да так, что дядьки наши переглядываются, и один из них крутит пальцем у виска.
- От ребенка я ведь тоже не отказываюсь, - говорю сквозь смех. - Чего ж ты гонишь-то меня?
Тут она наконец расцветает. И становится настолько хороша, что у меня сердце к бейцалам опускается.
Что же дальше, Рэд? - говорю я себе. - Что же дальше?
Санкт-Пeтербург
февраль 1996
