Отворите мне темницу - [96]

– На рауте? – Иверзнев непонимающе нахмурился. – Что за чепуха?

– Да ведь и вам наверняка приглашение послано! Только, как обычно, валяется где-нибудь под лавкой. Что, так и есть?

– Да там, знаете ли, много чего валяется… и нужного, и ненужного. Мне уж Устя выговаривала. – Иверзнев поставил свечу на стул и нырнул под кровать. Через несколько минут копошения и невнятной ругани из-под домотканого покрывала выдвинулась внушительная куча из скомканного белья, бумаг, книг, разрозненных тетрадей, сухих шишек и пустых пузырьков из-под лекарств.

– Чёрт… Право, даже стыдно. – пробормотал взъерошенный Михаил, появляясь следом. – Я и предположить не мог, что там… столько всего развелось! Задвигаешь под кровать между делом, чтобы под ногами не валялось, – а оно там, очевидно, размножается делением и почкованием!

– Под моим диваном то же самое. – утешил его Лазарев, опускаясь на колени рядом с мусором. – Всё же, воля ваша, мужчины быстро свинеют без женского глаза. Надо бы прислугу взять!

– Самим надо, а не прислугу! Невелики мы с вами баре! – Михаил свирепо рылся в груде книг. – Вот ведь дьявол, а я этого Якобсона две недели искал по всем углам… Так ведь времени на уборку ни капли нет! Жаль, право же, вечер тратить на выгребание всего этого! Ведь почитать даже толком некогда, и… Это оно?

– Похоже. – Лазарев выудил из-под толстого тома Якобсона голубую, немилосердно измятую карточку. Поднёс к свече, усмехнулся. – Экие церемонии! И на бумаге хорошей – небось, из Иркутска выписана! Это вас на вечер с танцами зовут в честь именин Натальи Владимировны Тимаевой!

– Боже правый. – с ужасом сказал Иверзнев. – Когда же?

– Завтра! Верней, уже сегодня.

– Я не могу. – решительно объявил Михаил. – Право слово, никак не могу! У меня вечерние перевязки, жиганы недожаренные! У Рваного лихорадка чудовищная уже неделю держится, кризис того гляди начнётся… Какие танцы?! Нет, ни в коем случае! Пошлю письмо с извинением, и баста!

– И бросите меня одного? – со странной улыбкой сказал Лазарев. – У меня ведь и того хуже. Читайте. Здесь написано: «с супругой».

Иверзнев поднял взгляд. Инженер по-прежнему смотрел в тёмное окно, недобро улыбался. Его сильные, коричневые от загара, покрытые трещинами и ссадинами пальцы яростно комкали голубую карточку.

– Да, положение… – Иверзнев поднялся и принялся расхаживать по комнате. – И что же вы намерены делать?

– Ума не пр-риложу! – прорычал Лазарев, с такой силой качнувшись на стуле, что тот снова панически заскрипел. – Выход тут, сами видите, один: сказаться больным и никуда не идти. Ей-богу, запить, что ли?..

– Боюсь, мы с вами не сможем себе такого позволить.

– Не сможем? Это отчего же? Вы, например, Владимиру Ксаверьевичу не подчинены. А я так вовсе человек свободный, хоть завтра с завода уеду. Это от супруги венчаной никуда не денешься, а от начальства…

– Вы меня не поняли. – нахмурился Иверзнев. – Мне тоже бояться нечего, ибо сам я, оставив лазарет без своей персоны, ничего не потеряю, но… Я думаю, что нам всё-таки надо… Да мы просто обязаны явиться на этот приём и проявить там чудеса светского воспитания и дипломатии!

– Вот как? Осмелюсь спросить – чего ради? За каким лешим, чёрт возьми?!

– Затем, что есть последняя возможность договориться с этим… слугой закона. – сквозь зубы выговорил Иверзнев. – Я больших надежд не питаю: если человек глуп, то этого исправить нельзя. Но глупцы как никто любят закономерности и логические построения, я не раз это наблюдал. Может быть, если мы сумеем ему доказать… Буквально на пальцах объяснить, что нет нужды заковывать женщин… Что, чёрт возьми, травный сбор кончится с недели на неделю, а у меня фельдшериц в тайгу не выпускают! Что…

– Я понял, Михаил Николаевич. – перебил Лазарев. Неприятная улыбка исчезла с его лица. – Вы правы, я сам об этом думал… да характер мой не тот! Боюсь сорваться, дерзостей наговорить да ещё пуще всё испортить.

– Это верно, что Тимаев печь опытную не даёт строить? – осторожно спросил Михаил. – Мне Устинья жаловалась, говорит – муж ругается…

Вместо ответа Лазарев произнёс три коротких, энергичных, непригодных для печати слова, подкрепляя каждое ударом кулака по спинке страдальца-стула. Михаил только усмехнулся:

– Однако, вы многому научились у каторжан.

– И главное, всё с этим своим гадостным птичьим хихиканьем! Этак морду морщинками соберёт, клюв свой наморщит и задушевнейшим голосом спрашивает: «Ну зачем вам, Василий Петрович, эти хлопоты? Печь какую-то новую выдумали – к чему? Старые ведь работают – и пусть дальше работают! К чему вам в тайге напрасной опасности подвергаться?»

– «Напрасная опасность» – это, надо полагать, братья Силины без кандалов?

– Они самые… Ну почему, как высокое начальство – так сущий пень еловый без ума и понимания!

– Не сердите Бога. Вспомните нашего Афанасия Егорьича.

– Так ведь исключения только общее правило подтверждают!

На это Иверзнев не нашёлся что ответить. Встав у окна, он осторожно спросил:

– Вам удастся с супругой… договориться?

– Не знаю. – тоже не сразу отозвался Лазарев. – Ежели Лидии Орестовне захочется попасть на этот вечер в качестве порядочной дамы под руку с супругом, – не будет никаких препон. Если же ей захочется поиграть в одинокую женщину – тут уж я и предполагать не берусь… Впрочем, я со своей стороны сделаю что смогу.