Ответ знает только ветер - [211]

Анжела присела на край моей кровати, наклонилась ко мне и осторожно поцеловала меня. Волосы ее так чудесно пахли!

7

Вот только с писательством ничего не вышло — во всяком случае, на первых порах. Врачи энергично запротестовали. Мол, я еще слишком слаб. Проходили недели, мое состояние постоянно улучшалось. Анжела принесла в мою палату маленький японский телевизор «Сони», ванная комната тут тоже была, так что вечерами мы опять могли вместе смотреть телевизор. Обычно я вскоре засыпал, я и в самом деле был еще очень слаб. Потом слабость мало-помалу исчезла. Я перестал засыпать перед экраном. В конце четвертой недели мне впервые разрешили встать и немного пройтись, опираясь на руку Анжелы и медсестры. Левая нога давала о себе знать, когда я на нее наступал, но я ничего никому не сказал. Ежедневные прогулки постепенно становились все более длительными, ко мне регулярно приходила массажистка, я принимал лечебные ванны и внезапно вновь обрел аппетит, причем зверский. В конце пятой недели, в четверг 10-го августа, мне разрешили начать писать.

Я с головой погрузился в работу. Дни мои были заполнены до отказа — писание, прогулки, гимнастические упражнения, массаж, ванны. Время было расписано до минуты. Врачи даже одобрили мои занятия, они сочли, что это весьма полезно для общего выздоровления. Естественно, полиция тоже знала, чем я занимаюсь. Тильман распорядился, чтобы секретарше Либелэ разрешили каждый вечер приходить и забирать исписанные страницы. Я трудился с упоением. В предыдущие недели Анжела совсем забросила свою работу, упросила заказчиков подождать и не брала в руки кисти. Теперь ей пришлось выполнять давно данные обещания. Поэтому днем я большей частью был один в палате. Анжела появлялась под вечер и уходила в девять утра. Но ночью она всегда спала в моей палате. Впервые в жизни я трудился с такой страстью. Я уже писал, что история, которую вы читаете, должна обезопасить жизнь женщины, которую я люблю, — жизнь Анжелы. Ну, и мою, конечно. Именно поэтому я еженощно молю Бога, чтобы он дал мне изложить на бумаге все, что мне пришлось пережить. Это не вопрос умения. Я могу все, если это нужно для Анжелы. Это только вопрос времени.

В августе и даже еще в сентябре жара стояла несусветная. Иногда бушевали грозы. Анжеле частенько приходилось выезжать на балы. Сначала она не хотела и слышать ни о каких празднествах. Но я настоял. Для ее работы было необходимо появляться на людях, жизнь должна продолжаться. Когда Анжела была на каком-нибудь званом вечере, я писал и ночью, много часов подряд, пока она не возвращалась, часто прямо с празднества, в длинном вечернем платье. Однажды ночью — дело было в октябре, стало уже немного прохладнее, хотя дни по-прежнему были залиты солнцем и в парке больницы буйно цвели цветы — однажды ночью Анжела вошла в мою палату на цыпочках. А я писал до двух часов, и сна у меня не было ни в одном глазу. Она разделась в темноте и направилась в ванную, так что я видел только ее силуэт на фоне открытого окна. Ночь была лунная. Тут я впервые вновь ощутил желание.

Я тихонько произнес ее имя.

Она вздрогнула.

— Я думала, ты спишь. Я тебя разбудила?

— Иди ко мне.

— Что?

— Иди ко мне. Пожалуйста, Анжела.

— Ты с ума сошел. Вдруг полицейский заглянет в палату…

— Он никогда не заглядывает, когда ты здесь.

— Или придет дежурная медсестра…

— Уже приходила. Иди же, Анжела, прошу тебя. Я так стосковался по тебе.

— Безумие… Это безумие, Роберт!

— Но ты же тоже этого хочешь! Как и я!

— Твоя правда, Роберт. Хочу.

— Тогда иди.

Она быстро скользнула под мое одеяло, и я опять вдохнул аромат ее кожи и ощутил все ее тело, и мы опять слились воедино, чего уже давным-давно не было.

8

6-го ноября 1972 года меня выписали из больницы. Был понедельник, и дождь лил как из ведра. Я покинул больничные стены примерно в половине пятого. За истекшие месяцы я далеко продвинулся в своей работе и дописал свою историю почти до того места, которое вы только что прочли. Но прежде чем двигаться дальше, я должен еще рассказать о двух беседах. Первая была не отдельная беседа, а, скорее, постоянно возникающий диалог между мной и Анжелой, при котором говорились одни и те же слова…

— Что будет с нами, когда тебя выпишут, Роберт? Ведь все будет, как было — тогда, перед покушением. Они опять будут пытаться тебя убить. Мы не сможем ни минуты жить спокойно. Что же нам — постоянно жить под охраной полиции?

Я отвечал:

— Я не знаю, почему в меня стреляли. Следовательно, что я должен делать?

— Ты должен позвонить этой Хельман и сказать, что больше не работаешь на фирму «Глобаль» и ни секунды не станешь тратить на это дело. Что ты не знаешь, какими секретами мог бы поделиться, и что вообще хочешь просто мирно жить вместе со мной.

— Это я ей уже сказал, — солгал я.

— Скажи еще раз!

В общем, я в конце концов позвонил Бриллиантовой Хильде. И сказал ей:

— Скоро меня выпишут из больницы. Как вы знаете, я больше не работаю в компании «Глобаль». Мне не удалось открыть ничего нового о смерти вашего брата или о чем-то еще, так что и скрывать мне, в сущности, нечего.

— По другому аппарату наш разговор слушает мадам Дельпьер, не так ли? — спросила Бриллиантовая Хильда.