Отверженный дух - [21]

— Да нет, не нужно, пожалуй. Я, кажется, догадываюсь, где он может быть. Вы тут лучше помогите Вайолет с напитками, ладно?

Вереница гостей, звучно шлепая себя по оголенным местам, потянулась к дому: на воздухе от комаров уже не было никакого спасения. Фабиенн увлекла группу дам наверх, я же стал осваиваться с ролью бармена.

Поднялся веселый шум, зазвенели бокалы. Не все заметили, как на веранде появились двое. Странная шаловливая искорка поразила меня в глазах у отца: словно он очень ловко обвел кого-то вокруг пальца и теперь едва сдерживал буйную радость.

— Я так и знала, — прошептала Вайолет откуда-то сбоку.

Доминик-Джон вошел в комнату и, двигаясь по кругу, принялся с необычайно серьезным видом пожимать руки всем присутствующим. Женщины принимали его ласково, мужчины — достаточно натянуто: иные всем своим видом показывали, что если и терпят самозванца, то исключительно из уважения к хозяину. Но прошло лишь несколько минут, и как-то незаметно Доминик-Джон оказался в центре всеобщего внимания. Держался он со всеми очень просто, как бы предлагая окружающим быть с собой на равных — ни дать ни взять, благодушный юный принц перед толпой робеющих простолюдинов. Мальчик и в более ярком обществе сумел бы на себя обратить внимание; здесь же превосходство его надо всеми просто-таки неприлично бросалось в глаза.

Всеми овладело чувство неловкости; в комнате будто повеяло холодком. Вряд ли кто-нибудь из гостей смог бы сейчас толком объяснить, чем же так неприятен этот очень воспитанный, учтивый, ничуть не заносчивый мальчик. Всеобщая неприязнь к нему быстро росла. Кое-кто стал уже, кажется, подумывать о том, как бы распрощаться поскорее, не нарушая приличий. И лишь Арнольд не замечал того впечатления, которое сын его производил на друзей.

Впрочем, назвать друзьями людей, собравшихся сейчас вокруг моего школьного друга, означало бы здорово покривить душой: в этой массе не видно было даже просто приятелей. Все это были ничем не приметные, всегда очень милые и одинаковые «друзья» чужого благосостояния: тот веселый жужжащий рой, что безошибочно слетается на запах денег, а высосав соки, так же радостно отлетает к другой кучке, что посвежее. Грустно было видеть, что за публику собрал вокруг себя этот чрезмерно добрый, слишком, быть может, общительный человек. Радовало лишь то, что в этой оживленной толпе пройдох, деляг и ловкачей он оставался посторонним; чужим для него был и язык их — язык, на котором общаются похабный бес финансового изобилия и бесстыдная духовная нищета. Я почувствовал прилив острой жалости к своему старому другу. В эту минуту мне стало вдруг ясно, что Доминик-Джон для него — не просто любимый ребенок, но сладостное напоминание об утраченной юности; новое воплощение высокой мечты — той, что была загублена ради сегодняшней вполне безбедной, но пустой, мертвой жизни.

Мальчик неспешно обошел всю компанию и вернулся к отцу, беседовавшему с кем-то из гостей; затем достал из кармана шарик и очень легко, почти не глядя, начал подбрасывать его и ловить — то в чашечку, то на кончик спицы.

— Ой, какая чудесная игрушка! — воскликнула одна из дам; Доминик-Джон протянул ей бильбукет — очень вежливо и скромно.

Та подкинула шарик и, конечно же, промахнулась; подкинула еще — «Ах, черт!» — и снова мимо.

— Его нужно чуточку подкручивать, но одной только кистью, — сочувственно объяснил Доминик-Джон, — А вверх запускать — строго вертикально.

— Ну-ка, попробуйте. Может быть, у вас получится. — Женщина протянула мне шарик. Я усадил его в чашечку, но только с третьей или четвертой попытки.

— Теперь на кончик! — напомнил безжалостный Доминик-Джон. Это уже было свыше моих сил. Вокруг меня стали быстро собираться зрители: о мальчике сразу почти и забыли. Игрушка пошла по кругу — каждому вдруг захотелось подчинить себе капризный шарик — но результат у всех был одинаков.

— Вы не расстраивайтесь, это ведь дело практики, — утешал всех Доминик-Джон. Но теперь-то он раззадорил всех окончательно: неужто уступят они сопляку, и в чем — в какой-то детской игре? Мужчины с остервенением взялись за дело; женщины принялись демонстративно скучать. Единственным восторженным зрителем по-прежнему оставался Арнольд.

— А теперь он вам покажет, как надо!

Доминик-Джон послушно взял бильбукет и с издевательской легкостью несколько раз усадил шарик в чашечку — на спицу. Передо мной будто вдруг ожила картина какого-то французского живописца: многочисленная группа придворных (правда, в основном, одетых по-спортивному, кое-кто даже в шортах), и перед ними — грациозный маленький фокусник: одна рука отдыхает на бедре, другая занята наскучившей работой. Арнольд сиял от счастья. Кто-то не удержался и спросил все-таки, не от отца ли передался такой талант сыну.

— Нет, — ответил последний абсолютно серьезно, — у папы ничего не получается. Он не понимает главного: тут работает не зрение, а чувство. Я ведь то же самое мог бы проделать и с закрытыми глазами.

Нет, Доминик-Джон не хвастался; просто сообщал всем очевидный факт.

— Хотите — можем показать вам еще один фокус.

— По-моему, с нас хватит.