Отверженный дух - [14]

— Ну, знаешь, если бы границы веры человеческой определялись только непосредственным опытом, не существовало бы и христианства.

— Там хотя бы чьи-то записи остались. А тут — одни бабушкины сказки.

— Ну зачем уж так, — он явно обиделся. — Хорошо известно, что в этой местности жила когда-то ведьма, потом ее повесили, вбили кол в грудь и зарыли вот тут, прямо под нами. Такой ритуал — как сожжение: гарантирует, что злой дух не вселится в кого-нибудь из детей убитой.

— Ну хорошо, а как ты это докажешь? — чем-то необходимо было сокрушить эту его холодную убежденность: она все больше начинала меня пугать.

— Смотря что считать доказательством. У моей бабушки работала очень старая женщина по имени Эллеан. Мэри и Хелен еще застали ее в живых. Так вот, ее бабка, в свою очередь, помнила этот суд, последний, кстати, в нашей округе. Акт 1736 года навсегда отменил смертную казнь за колдовство.

— И что же она натворила, эта твоя ведьма?

— Навлекла на кого-то смерть, как водится, «средствами тайными и богопротивными». Разумеется, открытого суда над ней проведено не было, и сборище не имело ровно никакой юридической силы. Вскоре и судья, вроде бы, отдал Богу душу при весьма загадочных обстоятельствах. Поговаривали, будто это дело рук сына казненной особы, но теперь до истины не докопаешься; все тут за два столетия породнились, родовые ветви переплелись, и каждое поколение хоть что-нибудь, да подтирало в фамильной истории, — естественно, кому нужны такие скандалы в генеалогии. В том-то и слабость моей книги: она требует документов, а не просто рассказов: их-то навыдумывать нетрудно. Вот, например, этот случай, — он указал себе под ноги, — один из самых интересных, а что мы имеем? Несколько жалких строк. Известно только, что ведьму нашу звали Сьюилл и что после ее смерти такой фамилии больше в наших местах не встречалось. Есть, правда, Сьюиллы в Блонфилде, но они, как выяснилось, приехали к нам откуда-то с юга и, кстати, не пришли в восторг, узнав о причине моего к ним визита.

— Итак, — закончил я за него, — доказательств у нас по-прежнему нет. Все, что мы имеем, это воспоминания древней старухи, которой вот уже двадцать лет, как нет в живых.

— А зачем она стала бы такое выдумывать? — возразил мой приятель. — И почему в народе место это называют «Ведьмин перекресток»? Что ты на это скажешь?.

— Скажу, что все это на самом деле легко проверить.

— Как же?

— Тут ведь повсюду сплошной торфяник. Ну а торф — превосходный естественный бальзамент.

Дело в том, что я вспомнил очень вовремя своего престарелого дядюшку Улика, который, бесконечно перекапывая земли своего уэстморлендского поместья, располагавшегося как раз на путях наступления отрядов Чарльза Эдварда, благополучно извлек-таки в один прекрасный день парочку свеженьких воинов Стюарта; тела и одежда под рыцарскими доспехами сохранились в самом лучшем виде.

Конечно же, у меня и в мыслях не было ничего дурного: хотелось просто хоть чем-то поддеть эту его непробиваемую убежденность. В следующее мгновение я уже проклинал себя за глупость.

— Отлично! Завтра же возвращаемся сюда с лопатами!

Мы пошли обратно, прыгая по кочкам, продираясь сквозь вереск, и по мере того, как восторженное возбуждение его нарастало, я все более впадал в уныние. Осквернение могилы, если уж на то пошло, пусть даже и могилы, не осененной крестом, разве не кощунственно? Разумеется, никакой могилы там нет, в этом я ни на секунду не сомневался, но… вдруг?

Весь следующий день, начиная с самого утра, я был занят отчаянным поиском хоть какой-нибудь отговорки.

В конце концов, густому туману, опустившемуся на городок вместе с сумерками, я обрадовался как манне небесной: уж теперь-то на болотах нам делать нечего, пусть даже Арнольд и знает там каждую тропку. Назавтра я уезжал, а там — пусть делает без меня, что хочет. Должно быть, я, сам того не сознавая, начинал уже верить в его рассказ.

После ужина мы вышли прогуляться, дошли до самого конца улочки и в молочно-серой мгле не смогли разглядеть даже деревянного мостика. Арнольд пробурчал что-то про себя и повернул к дому. В тот вечер, как выяснилось, они с отцом должны были еще идти на какую-то встречу. Так что очень скоро мне пришлось присоединиться к женщинам в гостиной: они достали шитье из корзинок и предложили мне колоду пасьянса — я, по привычке, предпочел книгу.

Время тянулось медленно. Несколько раз я замечал, что хозяйки мои чем-то встревожены: постоянно поглядывают — то на часы, то друг на друга — ерзают и вздыхают. Пробило десять: мужчин все еще не было, и мы разошлись по своим комнатам.

Что-то разбудило меня среди ночи. Несколько минут я пролежал в полудреме; вдруг снова: клак! — что-то звякнуло о стекло. Я встал и распахнул окно. Туман рассеялся, и над спящими окрестностями ярко сияла скособоченная луна («Морда с флюсом», — так поэтически выразился о ней накануне мой приятель).

— Впусти меня, — донесся шепот снизу. Арнольд стоял под окном, опершись на лопату. Как был, босиком и в пижаме, я бросился из спальни, к двери черного хода. Пошатываясь, он тяжело прошел мимо меня и молча стал подниматься по лестнице. Я обомлел: брюки у него были по колено в грязи — вот, оказывается, откуда он так поздно!.. Арнольд остановился среди комнаты.