Отвергнутый дар - [18]

Когда на его новом письменном столе из ясеня с хромированной отделкой зажужжал интерком, он даже подпрыгнул. «Успокойся», – приказал он самому себе и принялся, словно читая литанию, мысленно перечислять доказательства собственного преуспеяния, пока шел по тихому, устланному толстым ковром коридору к служебному лифту, который должен был доставить его на девятнадцатый этаж: новая квартира в роскошном пригороде Босежур; квартира поменьше на Монпарнасе, где живет весьма милая молодая любовница; два автомобиля, один – самый большой «Ситроен Фамилиаль» последней марки; щедрый счет на текущие расходы, в который никто особенно не вникает, по крайней мере, он так надеялся. Сорбонна присудила ему ученую степень магистра изящных искусств; он прошел подготовку в лондонском Музее Виктории и Альберта и в парижском Музее изящных искусств; историю ювелирного искусства в целом и искусства де Шавиньи в частности он знал лучше всех, за исключением одного человека – того, к кому направлялся в эту минуту. Он перевел дух и утер пот со лба. Он незаменим. Ему хотелось надеяться, что это правда.

Его впервые вызывали к Эдуарду де Шавиньи, чьи кабинет и приемные занимали верхний этаж здания. Выйдя из скоростного лифта, Гравелье от удивления широко раскрыл глаза. Тут все свидетельствовало о полном разрыве с традицией. Наружная приемная была огромной – океан светлого бежа и белизны, хром и стекло. Вокруг стола по эскизу Ле Корбюзье стояли три массивных дивана, обитые натуральной кожей. За письменными столами – тоже по эскизу Ле Корбюзье – сидели две очень красивые служащие. На обеих были шелковые блузки строгого покроя, нитки жемчуга и плотные шарфики, прихваченные на горле свободным узлом. И та, и другая были весьма соблазнительны, особенно та, что сидела слева, но вид у них был такой, словно если они и лягут с кем-то в постель, то никак не меньше, чем с самим Эдуардом де Шавиньи. От их безукоризненного французского Гравелье взяла оторопь, и он пожалел, что не обратился к услугам портного подороже. Bon genre[15] – он ненавидел женщин этого типа.

– Вам придется подождать, мсье Гравелье, – произнесла одна из сирен. Ни тебе извинений, ни объяснений, ни предложения выпить чашечку кофе – ничего. Он просидел сорок пять минут, обливаясь потом.

Затем внутренняя приемная, еще более изысканная и роскошная, и две новые вкрадчивые стервы, на сей раз секретарши, такие чопорные, будто трусики у них и те накрахмаленные. Господи!

И уже после всего – святая святых: ровно через час после вызова. Гравелье не сомневался, что его проманежили нарочно.

Он открыл гладкую дверь красного дерева, вошел и остановился. Кабинет был очень просторен и на удивление строг. Гравелье ожидал увидеть предметы старины, цветы, портреты предыдущих баронов де Шавиньи, неизменно украшавшие офис старого хозяина. Ничего подобного. На стенах висели картины художников-абстракционистов. Он пригляделся и изумленно приоткрыл рот: Пикассо периода кубизма; два великолепнейших Брака; ранний Кандинский; Мондриан; Ротко – из «красной» серии; огромное полотно Джексона Поллока, исполненное скрытой муки. На черном книжном шкафу позади письменного стола возвышались три изумительные бронзовые статуэтки – Брынкуши, Генри Мур, Джакометти. Гравелье сглотнул. Чтобы добраться до стула у письменного стола, нужно было пересечь почти все помещение.

Гравелье неуверенно двинулся вперед. Эдуард де Шавиньи поднял глаза. Гравелье с любопытством его разглядывал. Все знали, что ему всего тридцать лет, но выглядел он несколько старше. Высокий, шести с лишним футов, широкие плечи и та же завораживающая красота, какой отличался его отец. Твердые черты лица, загорелый; необычное сочетание – черные как вороново крыло волосы и темно-голубые глаза. Гравелье показалось, будто их взгляд прожигает его насквозь. Он завистливо покосился на костюм босса – черного цвета без всяких оттенков, жилет, на обшлагах по четыре пуговицы. У него самого только по три. Он выругался про себя: вблизи разница между костюмом за двести гиней и костюмом за пятьсот гиней просто бросалась в глаза. Белая рубашка, черный вязаный шелковый галстук. Господи, неужто он носит траур? – Садитесь, пожалуйста.

Гравелье присел. Сбоку от массивного черною стола находилась запутанная система телефонов и аппаратов прямого вызова. На самом столе лежали платиновая ручка производства де Шавиньи, простая белая папка – и только. А между тем этот человек знал обо всем, что происходит в Риме, Токио или Йоханнесбурге, за два месяца до того, как тамошние деловые круги узнавали об этом. Как ему удавалось?

Гравелье повел шеей, ослабляя хватку воротничка. Воцарилось молчание. Он знал об этом вошедшем в легенду приеме. Молчание было призвано давить на тебя, заставить болтать, забыв о всякой осторожности. Гравелье еще раз сглотнул – и забормотал.

– Мсье де Шавиньи, я в восторге от нового здания правления. Мне не терпелось вам об этом сказать. Уверен, оно в корне изменит наш… э-э… наш общий имидж. Всякому лестно работать в столь современном, столь прогрессивном деловом центре. До меня уже доходят…