Отважная охотница - [60]

Фургон все приближался, останавливаясь только, когда под колесо попадал крупный камень. Преодолев препятствие, он снова двигался вперед, и наконец докатился до холма, о чем сейчас же возвестили торжествующие крики индейцев. Мы заглянули вниз, забыв о пулях, и увидели, что фургон стоит у подножия, среди обломков скал, въехав передней частью под деревья. Он был больше не нужен штурмовавшим холм индейцам, которые, укрываясь теперь за камнями, перебегали от одного к другому, пока весь холм не оказался окруженным. Мы не могли помешать этому маневру, так как они исчезали за новым укрытием прежде, чем мы успевали прицелиться. К тому же свинцовый ливень снова заставил нас отступить за нашу баррикаду.

Мы напряженно ждали, не зная, как поступить дальше. Действия наших противников и их полное молчание сбивали нас с толку. Если они не собирались брать холм штурмом, им не для чего было его окружать. Но под прикрытием фургона к нему подобралось всего около дюжины индейцев, и вряд ли они решились бы встретиться с нами лицом к лицу. Мы терялись в догадках. Как вдруг… Что это? Медленно клубясь, кверху стал подниматься голубоватый столб дыма… еще один, еще! Они возникли сразу со всех сторон. Послышался треск горящей травы и сучьев. Вокруг нас разводили костры! Столбы дыма, сперва прозрачные, быстро стали густыми и темными. Расширяясь, они слились, окутали скалы и клубами устремились к вершине. Скоро дым заволок нашу площадку, и мы видели дикарей на равнине словно сквозь темную вуаль. Те из них, у кого были ружья, продолжали стрельбу, а остальные спешились и бросились к холму. Дым все сгущался и скрыл их от нас. Мы не видели больше ни неба, ни земли под ногами, ни друг друга. А стрельба снизу все продолжалась, пули свистели у нас над головами, и в ушах стоял гул от пронзительных, яростных криков наших врагов. Слышался треск ветвей и шум пламени, но огня не было видно — только густой дым, поднимавшийся непрерывными волнами, все плотнее окружал нас. Мы чувствовали, что нам не хватает воздуха.

Оставаться на холме значило погибнуть от удушья. Нет! Мы согласились бы на любую смерть, но не на эту. Лошадей наших, конечно, уже угнали, и пробиваться к ним было поздно. Но это не остановило нас — мы решили умереть с оружием в руках. Вскочив на ноги и став рядом, почти касаясь друг друга, мы крепко сжали ружья. Держа наготове ножи и пистолеты, мы подошли к краю площадки и, спрыгнув с нее, нащупали дорогу. Без всяких предосторожностей, с решимостью отчаяния, мы устремились вниз. Навстречу поднимались клубы дыма, потом почувствовался жар трещавших костров. Не обращая на них внимания, мы бежали напролом, пока сквозь огонь и дым не выбрались на равнину. Но там нас встретили дубинки и копья. Треск наших выстрелов терялся в диких воплях, а тела убитых нами сразу заслоняла окружавшая нас толпа. Некоторое время мы отбивались, прижавшись спиной друг к другу, но скоро нас разъединили, и каждому пришлось сражаться в одиночку с целой дюжиной индейцев. Схватка была непродолжительна. Для меня, по крайней мере, она кончилась почти в ту же минуту, как я оказался отделенным от товарищей. Я лишился сознания от удара по голове, и последней мыслью моей было: это смерть.

Глава LX. ПЛЕННИК НА КРЕСТЕ

Когда сознание постепенно вернулось ко мне, я долго не мог понять, что со мной и где я нахожусь. Надо мной было синее небо и золотое солнце. Больше я ничего не видел. Я попробовал повернуть голову, но это мне не удалось. Мне показалось, что я брежу. Или я, как Прометей, лежу на спине, прикованный к скале? Нет, это не так — я почувствовал, что стою прямо, словно пригвожденный к стене, а мои руки широко раскинуты, как будто какая-то невидимая сила держит их. Голову мою тоже что-то держало — я не мог ни повернуть ее, ни наклонить. В мое лицо впился ремень. Мой рот был заткнут куском дерева, мешавшим мне дышать.

* * *

Вскоре я почти полностью пришел в себя. Какие-то существа мелькали перед глазами. То летали птицы — большие черные птицы, в которых нетрудно было признать стервятников. А откуда-то снизу ко мне доносились пронзительные звуки. Я узнал их — это была индейская песня смерти.

Знакомые звуки окончательно прояснили мой мозг: я вспомнил осаду, дым, беспорядочную схватку и все, что ей предшествовало. Меня не убили. Я жив и в плену.

«Где же мои товарищи? — думал я. — Живы ли? Вряд ли. Лучше для них, если они погибли!» Меня не радовало сознание того, что я живу. Страшная песня не обещала мне ничего хорошего. Я знал, что следует за ней!

У меня болело все тело, горячее солнце жгло лицо. Узкие ремни впивались в руки и ноги. Один из них перетягивал горло, а кляп во рту мешал дышать. Голова раскалывалась на части, темя горело, точно его обварили кипятком. Ужасная мысль поразила меня: неужели я оскальпирован? Я попытался поднять руку, чтобы удостовериться в этом. Но напрасно — я не мог пошевелить даже пальцем.

Напрягая память, я сообразил, что, если меня не перенесли в другое место, я должен находиться в долине Уэрфано, около Одинокого холма. А может быть, даже на его вершине? Я помнил, как мы спустились вниз, на равнину, как меня ударили и как я упал без сознания. Но ведь индейцы могли снова принести меня на холм.