Отто Бисмарк. Его жизнь и государственная деятельность - [19]

Австрия тем временем проявляла необычайную уступчивость. Она всячески старалась кончить дело миролюбиво и встречала предупредительность со стороны короля Вильгельма, очевидно все еще страшившегося ответственности за братоубийственную войну, хотя он уже в значительной степени был поколеблен советами Бисмарка, хорошо сознававшего, что в случае мирного соглашения с Австрией его политическая роль кончена. Поэтому он убеждал короля, что внутренний враг страшнее внешнего, и опирался на заявления военного ведомства, которое уже к 1856 году, как упоминал об этом впоследствии сам Бисмарк, признавало прусскую армию вполне подготовленной к войне. Однако миролюбивые стремления обоих государей взяли верх и между ними состоялось в Гаштейне соглашение, в силу которого Шлезвиг достался Пруссии, а Гольштиния – Австрии. Конфликт считался окончательно улаженным, так что Бисмарк был даже награжден графским достоинством, что служит явным доказательством тогдашнего миролюбивого настроения короля Вильгельма – иначе, конечно, он не пожаловал бы Бисмарка таким высоким отличием.

Таким образом, вопрос мог, по крайней мере временно, считаться решенным, но тем не менее общественное мнение не успокаивалось. Не так представляли себе немцы исход дела. Самые элементарные правила справедливости были нарушены: принца Аугустенбургского к занятию престола не допускали, герцогства превратились не в достояние общего германского отечества, а, так сказать, в частное владение Пруссии и Австрии. С австрийским владычеством местное население еще мирилось; но Пруссия вела себя как победительница, и Бисмарк не скрывал своего намерения окончательно присоединить Шлезвиг к прусскому королевству. Поэтому агитация в герцогствах все усиливалась. Шлезвигский наместник Мантейфель подавлял ее железной рукой; австрийский же наместник Габленц придерживался другой политики и предоставлял населению сравнительную свободу, или, как выражался Бисмарк, не противодействовал “революционным” проискам. Как можно было предвидеть, между Австрией и Пруссией снова произошло охлаждение, которое быстро приобрело характер явной враждебности. С той и другой стороны началось усиленное вооружение. Это вооружение, эти приготовительные действия к братоубийственной войне сильно смущали общественное мнение. Со всех сторон поступали адреса с просьбой не нарушать мира и уволить министерство Бисмарка, которое признавалось главным виновником угрожавшей Германии опасности. Эти адреса были составлены в весьма резких выражениях, в них братоубийственная война называлась изменой отечеству и провозглашалось проклятие ее виновнику. Но не только во всей стране, даже в среде самого правительства восставали против этой войны; члены королевской семьи ей не сочувствовали, и иностранные дворы вступались за дело мира. Общий голос обвинял Бисмарка. Все были уверены, что, если война возгорится, то по его почину, и все считали войну недостойной и несправедливой, потому что право, как мы выяснили, было всецело на стороне Австрии: она не принимала ни одного решения, не подвергнув дело предварительному обсуждению союзного совета, который вместе со всей страной допускал один только справедливый исход, а именно водворение принца Аугустенбургского на престол соединенных герцогств и подчинение их не Пруссии или Австрии, а германскому союзу.

Общая ненависть к Бисмарку приняла такие размеры, что нашелся молодой человек, который решил силой избавить от него Германию. На расстоянии нескольких шагов, а затем и в упор он пять раз выстрелил из револьвера в Бисмарка. Но ни одна пуля не причинила ему сколько-нибудь существенного вреда. В этом факте Бисмарк усмотрел руку Провидения, спасшего его от почти неминуемой смерти. Особенно же сильно это покушение подействовало на религиозное чувство короля. Почти тотчас же палата была распущена, последовало распоряжение о мобилизации новых корпусов, и генералу Мантейфелю ведено было вступить в Гольштинию, чтобы оградить верховные права прусского королевства. Этот шаг, нарушавший все договоры, был равносилен объявлению Австрии войны – при таких обстоятельствах, которые уже не допускали никакого сомнения, на кого падает ответственность за братоубийство.

Итак, Бисмарк достиг своей цели. Всем известно, что война кончилась блестящей победой Пруссии, но, по признанию даже наиболее сочувствующих Бисмарку биографов его, война была очень рискованным шагом: объявляя ее, Бисмарк ставил на карту все. Допустим, однако, хотя это и противоречит историческим фактам, что эта война была неизбежна, – спрашивается, в чем проявилось дипломатическое искусство Бисмарка или его государственные способности, то есть сделал ли он все, что при данных обстоятельствах предписывалось благоразумием или политической проницательностью для того, чтобы обеспечить за собой успех? Прежде всего возникает вопрос: мог ли Бисмарк быть уверен в подготовленности прусской армии к успешной войне? На это он сам неоднократно отвечал в своих парламентских речах, доказывая, что в обсуждении военных вопросов могут быть компетентны только военные люди. Следовательно, тут Бисмарку приходилось всецело положиться на мнение военных людей. Прусские генералы признавали свои войска вполне подготовленными, но и австрийские генералы придерживались относительно своих войск того же мнения. Следовательно, ошибка была возможна, и в случае поражения пруссаков образ действий Бисмарка представился бы таким же преступным и легкомысленным поступком, каким было впоследствии заявление французских государственных людей, провозгласивших перед франко-прусской войной, что мы-де “архиготовы”. Но прусское военное ведомство не ошиблось. Можно ли это, однако, считать заслугой Бисмарка? Прусская армия оказалась готовой к войне или по крайней мере одержала блестящую победу. Усилия прусских королей не пропали даром. Вековая их работа над усовершенствованием прусской военной организации увенчалась успехом, несмотря на целый ряд неблагоприятных условий, созданных Бисмарком. Бисмарк – не Фридрих II, не Наполеон I, которые одновременно были и великими государственными людьми, и великими полководцами, умевшими вдохновлять и народ, и армию во время войны. Поэтому на долю Бисмарка выпала сравнительно скромная роль. Решив, что в военном отношении момент благоприятен для объявления войны, он должен был позаботиться о том, чтобы воодушевить германский народ, то есть указать ему великую цель, достойную бесчисленных жертв и освящавшую братоубийство. Указывал ли Бисмарк на такую цель? Мы видели, что кроме грубого попрания прав германского союза, кроме нарушения установленных договоров, кроме насильственного захвата чужих земель, он ничего не придумал и восстановил против себя всю Германию. В своих парламентских речах он ни разу не обратился к чувству немцев, не сделал ни одного указания, что он борется за национальное объединение, эту заветную мечту всего германского народа; он постоянно толковал только о том, что Пруссия никому не подчинится, что ей дела нет до каких-то сомнительных прав, что она опирается на надежную силу, и, произнося такие речи, противодействовал всем мирным попыткам добиться сплочения Германии. В результате получилось то, что весь германский народ, не исключая и прусского, был против Бисмарка, против тех целей, которые он провозглашал – и с этой стороны о воодушевленном, самоотверженном служении отечеству не могло быть и речи. Бисмарк сделал все, что было в его силах, чтобы охладить пыл прусского народа в борьбе с Австрией, не говоря уже о том, что он отшатнул от себя все германские государства, дружно сплотившиеся под знаменами Австрии. Таким образом, ни в коем случае нельзя утверждать, что Бисмарк в этой сфере проявил выдающиеся государственные способности.