Отсюда - туда - [24]

Вынул все свои деньги, целую пачку бумажек. Пересчитал. Денег много: тот не мужчина, у кого их нет!

Хочется жить, но не удается. Это постоянное чаяние самому стать собственной целью: может, в этом ошибка? Может, это не дозволено, недопустимо?

Пошел к мотоциклу с солнцем на плечах, легким, как пыль, нажал на стартер и поехал дальше. Ехал быстро, закованный в доспехи: быть в пути — мое право.

Городишко, к которому я в конце концов прирулил: на улицах уже горели фонари, магазины были закрыты. Прямо на вытянутой главной площади перед кафе сидели за пивными столиками люди. Над площадью висело смутное бормотанье, разговор, в котором участвовали и фонтаны, и птицы, взлетавшие с площади в небо, уже светлое от луны. Я был растерян, никак не мог никуда приткнуться, настолько чужим мне казалось все.

Потом сел за столик, ел и пил. Дети, большеглазые в позднем свете, разглядывали сначала меня, потом мой мотоцикл. Бегали вокруг мотоцикла, смеялись.

Один из них спросил меня, откуда я взялся.

— С юга, — сказал я.

— Он с юга, — сказали дети и захихикали.

— Кыш! — крикнул детям трактирщик, ставя передо мной вторую кружку пива.

— Они мне не мешают, — сказал я.

— Не дадут отдохнуть человеку, — ответил трактирщик и салфеткой разогнал ребят.

— Переночевать у вас можно? — спросил я.

— Комнаты совсем скромные, — сказал трактирщик, — но места хватит.

Долго сидел потом в большой комнате с выскобленным дощатым полом и смотрел в окно на площадь. Здесь все по-другому.

— Красиво, — сказал я.

В этом я заблуждался. Волшебство, которое исходит от красоты, совсем другое. Просто здесь все чужое. Чужое я уже принял за красивое, хорошо хоть заблуждался не до конца.

Потом открыл окно, высунулся наружу. Теперь внизу на площади была тишина, горели фонари, бросая дрожащие круги света. Или мне показалось?

Как-то раз снилась мне огромная страна, зеленая и огромная. Ручьи были в ней и озера. Они сверкали на солнце. И была там какая-то музыка, дивная музыка, и деревья, трава и скалы стояли как зачарованные.

— Едем к морю, — произнес я громко в тишине. И повторил. И почудилось, будто ночные кроны деревьев зашептались. Я прислушался и понял, что ошибся.

Утром я спал, а люди в грубых ботинках торкались в моем сне. С вечера долго не мог заснуть, глядя из маленького освещенного круга под ночником в темную комнату: море? Никогда там не был. Еду на море или хотя бы к морю.

Трактирщик постучал в дверь, крикнул:

— Подъем!

— Да-да, — сказал я и продолжал спать.

В зале меня встретили не очень-то любезно. Приняли, должно быть, за бездельника, каковым я и был. Просто не привык к тому, чтобы меня распознавали. В голове моей все еще торкались люди в грубых ботинках, топали вверх и вниз по лестнице. Не слишком любезно с их стороны. Девочка пела песню. Кто-то, видно, наступил кошке на хвост, потому что она взвизгнула.

Пил кофе, поглядывая в раздаточное окно, из которого трактирщик все время поглядывал на меня.

— Крепкий же у вас сон, — сказал он.

— Да, — сказал я, — на отдыхе.

Но уже было видно, что трактирщик мне не верит. Таких людей нашему брату не провести. Но я и не собирался его проводить: в коридорах моей головы мыли пол. Это было щекотно. Щетка скребла о половицы, ведро дребезжало. Качалось и позвякивало. Я шел по коридорам, здоровался. Девочка пела песню. В горшках стояла герань. От рассеянности, как обычно, зацепил один из горшков, он упал и разбился. Кошка взвизгнула. Кто-то, видно, наступил ей на хвост. Грежу наяву? Я?

Прикупив еще немного продуктов, выехал из города. С холма, откуда открывался хороший обзор, смотрел на оставшиеся позади крыши. Несколько тополей стояли вокруг церкви. Было безветренно, и они стояли не шелохнувшись. И меня не удивляло, что я вижу, как на башне раскачиваются колокола, но не слышу их звона.

На бензоколонке заправил мотоцикл бензином. Пришло в голову, что можно бы при этом посчитать, сколько я проехал. Но подумал, что это ребячество, и не стал.

Ветер заметает бензоколонки дорожной пылью. Ночью огоньки бензоколонок высвечивают окружающую тьму. Все бензоколонки похожи друг на друга.

— Прекрасный у вас мотоцикл, — сказал заправщик.

— Ничего, — сказал я.

— Издалека едете? — спросил заправщик.

— Да, — сказал я.

— Проверить шины?

— Не надо, — сказал я.

Бензоколонка была покрашена красной и белой краской. Бывают и такие, что покрашены в зеленый и желтый цвет. Или в черный и зеленый. Больше всего мне нравятся брошенные бензоколонки. Со временем у них проступает собственное лицо, они становятся тем, что они есть на самом деле.

Когда-то у меня был план вложить деньги в бензоколонку, но из этого ничего не вышло.

Говорят, оно и к лучшему. Хотя и знают, что это не так.

Друг Перкинс: черная косынка, которой он повязывает шею. Надо бы слямзить, когда он спит — друг мой Перкинс.

Стрекоза перелетела через дорогу. Я думал о Перкинсе. Впервые с тех пор, как выехал. К нему возвращали меня все те же мысли: о старении, об умирании, о смерти.

Странно, думал я, но в них нет ничего ужасного. Когда знаешь наверняка, легче вынести. Поражение, конечно, но о нем можно забыть. Так что брось.

Мужчина, весь в коже, лежал на мостовой, а сзади горел его мотоцикл, а мужчина лежал, как черный мешок, в луже крови и масла. Отсмеялся.