Отсвет мрака - [19]

Сцена первая. Сполох ищет глазами меня, находит, с удовлетворением кивает головой и тут же начинает искать Индиру. Мало в том преуспев, отрывисто вопрошает: “Где Флавицкая?!” Я указываю. У господина комиссара отваливается челюсть, а глаза выпячиваются из орбит. Господин комиссар теряет дар речи и пытается жестами выразить свое крайнее недоумение и даже отчасти неудовольствие. Но поскольку он повергнут в шоковое состояние, то жестикуляция у него также выходит маловразумительной. Что же до Индиры, то она испытывает чрезвычайное удовлетворение произведенным эффектом.

Сцена вторая. Завидев Сполоха и его свиту, простоватый наш трассер Игорь Авилов привстает с кресла с зажатой в обширной ладони бутылочкой пепси и, словно сомнамбула, движется на них. Но внимание его занимает отнюдь не господин комиссар Сполох, а закордонный гость. На лице Авилова блуждает кривая, не сулящая ничего хорошего улыбка, а само лицо покрывается красными пятнами. “Уля, — громко, на весь зал шепчет Авилов. — Ты, верно, решил, что я убит, Уля, если отважился заявиться в наш город!..” Иностранец буквально на глазах расстается с фирменным лоском, а выражение вывески из отстраненно-брезгливого делается интернационально-испуганным. Затем он выдавливает из перехваченной спазмами глотки слова на отличном русском языке, хотя и расставляет при этом Ударения на каждом слоге: Да, Гоша, я вовсе не думал, что ты жив, но нет, Гоша, я не потому приехал…

— Так за каким же хреном ты, сучонок, сюда приперся?! — шипит Авилов, и могучая его рука сама собой ползет к заднему карману брюк, где он, по всей очевидности, имеет обыкновение носить шок-ган. Но его оружие в данный момент покоится в моем кармане, и это дает всем нам неплохой шанс избегнуть международного скандала.

Проходит какое-то время, пока Авилова под руки уводят в дальний угол зала, а иностранец Уля ретируется добровольно, к великому облегчению бедняги переводчика, до которого, похоже, так и не дошло, что он здесь ну совершенно лишний!

Сполох тоже приходит в себя и начинает командовать. В частности, приказывает Индире прекратить шалберничать и взяться за тунгуса.

А я вооружаюсь портативным видеокордером и, на ходу наговаривая обязательные сведения о времени и месте происходящего, отправляюсь снимать официальные показания с Авилова.

9. ИНДИРА ФЛАВИЦКАЯ

Допросы — не мое хобби.

Здесь нет равных Серафиму. Он — лис, он — ас. Он будет глядеть на тебя слезящимися глазами пожилой побитой собаки, грустно мотать лохматой головой, виновато улыбаясь, будто прося прощения за собственную бестактность. И ты начинаешь сознавать свое над ним превосходство, свое преимущество в интеллекте, в здоровье и бытовом благополучии, ты расслабишься, закинешь ногу на ногу, прикуришь от Серафимом же поднесенной зажигалки. И неспешно станешь делиться жизненным опытом. Не пройдет и получаса, как не будет у тебя за душой ни единого секрета, о котором не знал бы этот старый выхухоль. И вот он смущенно вздыхает, и вот он лезет в карман пиджака, долго там копается… (а ты с веселым любопытством ждешь, что же он оттуда выкопает, уж не конфетку ли?..) вытягивает двумя пальцами наручники и, сконфуженно передернув плечом, набрасывает их на твои расслабленные запястья.

Хорош также бывает и Сполох. Правда, для бенефиса необходимо, чтобы он располагал свободным временем и пребывал в состоянии интеллектуального подъема. С годами сочетание этих двух непременных условий выпадает все реже… Сполох в дознании работает танком. С каждым вопросом он наезжает на тебя все плотнее, огнем и гусеницами ограничивая твой маневр. Он теснит тебя к окопам, утюжит твои блиндажи, выбрасывает десант и вообще ведет себя настолько нагло и агрессивно, насколько это возможно в рамках процессуальных норм. Иногда кажется, что он сдернет с шеи давящий его обязательный комиссарский галстук, а с ним — и все условности, поставит ногу в отлично вычищенной туфле на краешек твоего кресла, сгребет тебя за лацканы и зловеще прошипит прямо в лицо: “На кого работаешь, п-падло?!” Разумеется, он никогда этого не делает, но обязательно наступает такой момент, когда и ты, и все окружающие сознают: еще немного, и…

Я им обоим в подметки не гожусь. А гожусь только на то, чтобы, как Ванька Жуков, бегать для них в кабак за водкой да красть огурцы.

Поэтому я приближаюсь к дремлющему Тунгусу с его воробушками с тем же энтузиазмом, что и приговоренный – к гильотине. А если по уму, так это он должен бы глядеть на меня как на гильотину, которая вдруг снялась с места и двинулась к нему, игриво полязгивая ножом.

Амбалы по бокам Тунгуса беззастенчиво пялят на меня узкие глазенки. Что за мысли при этом рождаются в клепаных котлах, какие у них вместо черепов?.. Того и гляди, ближний амбал протянет конечность толщиной с мое бедро и щелчком выкинет меня прямо на улицу. Да и сморщенный адвокат глядит так, словно я хочу попросить у него милостыню.

Сволочи. Мнят себя элитой. А я для них — нищая побирушка… серая мышка.

Но, может быть, в этом кроется какой-то коварный замысел многомудрого комиссара Сполоха? Ну кому придет в голову опасаться такой дурочки! А лучше мы над нею подшутим, постебаемся, похихикаем, поиграем с нею. Как жирные, нагулявшие сало на воровстве коты с мышкой. С серой, разумеется.