Отступник - [18]

— Огонь?

— Ну да. Здесь много горячих источников. В некоторых местах они бьют фонтаном. Вода, в которой ты искупался, тоже поднялась из раскаленных недр. Она целебна.

— Я успел это почувствовать.

— Что до отшельников, тут ты попал не в бровь, а в глаз. Я в жизни своей не ел мяса, но не смог побороть слабости к хмельному. В еде неприхотлив, а вот вино пью только отменное. Оно будоражит дух и подстегивает воображение, если знать меру, конечно. Я даже предписывал пить вино людям, которые страдают от немочи, порожденной недостатком крови.

— Бывает и такое?

— Чаще, чем ты думаешь. — Лицо хозяина приобрело назидательное выражение. — Наше тело питают четыре жизненных сока: красная кровь, которую рождает сердце, белая слизь, истекающая из мозга, желтая желчь, выбрасываемая печенью, и черная — из селезенки. Между ними должно быть равновесие. Избыток или недостаток служит причиной недуга.

Конан испугался, что Симплициус задумал попотчевать его плодами истины — пищей весьма полезной, но пресноватой. Однако велеречия хозяина прервало появление слуг с золотыми блюдами, на которых дымились аппетитные куски мяса, лежали горы румяных лепешек и плодов.

— Сознайся, — проговорил с усмешкой гандер, — ты уже опасался, что должен будешь отведать сушеных кореньев или жареной саранчи.

— Такая мысль меня посещала. Мне доводилось делить трапезу с теми, кто сыт мудростью. О подобном изобилии я и не мечтал.

— Было бы не слишком мудро морить тебя голодом из-за того, что мне довольно лепешки из жмыхов и горсти орехов.

— Воистину так, — подхватил киммериец, вонзая зубы в кусок сочного мяса. — Что это? Козлятина? — спросил он, пережевывая белые волокна, слишком крупные для птицы и чересчур нежные для плоти животных.

— Такого ты больше нигде не попробуешь, потому что кварры — так называют этих огромных птиц кушиты — водятся только на здешних островах. Здоровенные твари — тебе по грудь. Ленивые, как дородные офирские нобили. Не обременяют себя даже высиживанием яиц. Они сгребают в кучу горячий пепел и зарывают в него кладку. Получается что-то вроде могильного кургана высотой в два человеческих роста.

— Островитянам нет нужды растить скот.

— Никакой. К тому же можно охотиться на диких коз в горах или свиней — их предостаточно на болотах. Отведай этой рыбы. Ее живой выпустили в чан с вином, а когда она уснула, запекли на углях, завернув в листья.

Конана не нужно было долго упрашивать. Он отдал должное и пряной, тающей на языке рыбе, и маслянистым устрицам, поданным на раковинах, и жареным мучнистым бананам, и лепешкам с хрустящей корочкой, которые сотрапезники обмакивали в пахучий мед. Все эти яства были сдобрены изрядным количеством вина.

Омыв лоснящиеся пальцы в настое цветочных лепестков, киммериец вольготно расположился в кресле и заметил:

— Давно я так не ублажал свою утробу.

Его взгляд лениво скользнул по стенам, строгую белизну которых ничто не нарушало, по мозаичному полу. Только теперь, когда еда уже не занимала все его мысли, Конан заметил, что в зале нет окон и свет льется через отверстие в потолке. Затем внимание его переместилось на кубок, из которого пил Симплициус. Уловив направление взгляда гостя, гандер сказал:

— Тебя, кажется, заинтересовала эта вещица? — и пододвинул кубок поближе к варвару, чтобы тот мог изучить диковинку.

Когда Конан разглядел сосуд повнимательней, его пробрала дрожь омерзения. Вместилищем рубиновой влаги служил желтый череп. В глазницах вспыхивали кровавым жаром рубины, зубы заменял двойной ряд жемчужин. Череп покоился на толстой золотой ножке.

— Не нравится? — удивился хозяин. — Уж не пугают ли тебя жители Серых Равнин?

— Я не боюсь никого и ничего, — отрезал киммериец. — Но от таких вещей еда просится наружу.

— Дело привычки.

— Зачем тебе это?

— Напоминает о том, что конец неизбежен и все мы ничтожны перед вечностью. У стигийцев есть один обычай: вовремя пира в зал вносят мумию, предостережение глупцам, которые ведут себя так, словно собираются жить вечно.

— Ты подражаешь змеепоклонникам?

— Умный учится даже у врагов, — возразил Симплициус, пожав плечами. — Разве ты побрезгуешь перенять у противника хитрый выпад или обманный финт?

— Ладно, оставим споры, — брезгливо поморщился Конан. — Я не мастер плести словеса. За меня говорит меч.

— Это очевидно. Твое могучее тело само по себе совершенное орудие убийства. Не часто встретишь такой превосходный образчик человеческой породы.

Киммериец нахмурился. Сомнительные похвалы. Как будто он племенной жеребец или раб, выставленный на торги.

— Жемчуг недурен, — проговорил он, чтобы перевести разговор в другое русло.

— Ты прав, — с жаром подхватил Симплициус, — Мало кто сведущ в этом. Невежда гонится за необычным цветом. Готов выложить сколько угодно за черную или фиолетовую жемчужину. Спору нет, они прекрасны, равно как зеленые, розовые или коричневые. Но ничто не сравнится с серебристо-серыми, которые имеют розовый или голубой отлив. У них цвет не затмевает мягкого бархатистого блеска. И еще очень важно, чтобы на поверхности играло крохотное пятнышко света, как на стальном шарике. Да, только вендийские мастера и могли подобрать одна к одной такие жемчужины.