Отступник - [32]

В соседней с белой комнатой столовой с потолком из темного дерева сновала пара официантов малайского или филиппинского обличия в черных фраках. Командовала горничная англичанка, следившая за тем, как накрывали стол.

Выкатили тележку, обильно груженную бутылками. Увидев тележку, англи­чанка недовольно замахала руками.

— Слушаю, мэм? — с готовностью спросил официант.

— Не надо сейчас тележку. Уберите. Когда приедут гости, вынесете шампанское на подносах. Добавьте пару стаканов воды и сока, если кто не употребляет алкоголь. Держите наготове пиво, виски и, конечно, водку. Будут русские гости. В общем, будьте готовы удовлетворить специальные пожелания, если они возникнут. И обязательно поставьте на стол пепельницы. Говорят, русские непрерывно курят. Даже за столом между блюдами. Они предпочитают водку любым винам. Мне рассказывали, что они могут пить водку весь вечер.

Англичанка пожала плечами, давая понять, что находит это несколько забавным. Но иностранец на то и есть иностранец, чтобы вести себя не совсем так, как нормальные люди.

На газоне, все более окутывавшемся серо-голубыми сумерками, прогулива­лись несколько человек.

— Так, поясните все же, Ларкин, — вопрошал хозяина дома толстоватый приземистый лорд Крофт, — что за срочность во встрече с этим русским? Что нам от него надо? Я, право, не понимаю, зачем было лишать меня удовольствия отправиться, как заведено в это время, на охоту в Шотландию.

— Срочность в том, что он послезавтра уезжает к себе в Москву, — примири­тельно отвечал Ларкин, советник по науке американского посольства в Лондоне.

— Ну и пусть себе катится туда, откуда приехал. Что за страсть беседовать с каждым советским начальником, приезжающим в Лондон, да еще устраивать по этому поводу ужин. Все они на одно лицо. Повторяют одно и то же, даже слова при этом не разнообразят. Впрочем, черт их знает. Слова они, может, и произносят разные, только звучат они в переводе одинаково. У меня такое ощущение, что зря вы время тратите.

— Не совсем так, — вмешался в разговор полковник Беркшир, бывший военно-воздушный атташе Великобритании в Москве. — Я могу утверждать, что со времени Хрущева в их партийной элите происходит некоторая дифференциация. Они стараются иметь теперь собственное мнение хотя бы по некоторым деталям, второстепенным вопросам. Колеблются в пределах генеральной линии. А этот наш сегодняшний гость из молодых, он относит себя, скорее, к тому, что они называют творческим марксизмом. Кстати, Ларкин, как он тут себя вел, по вашему мнению? Доклад свой он, разумеется, зачитал слово в слово, как ему его в ЦК утвердили. В дискуссии не вступал. А в приватных разговорах его настолько плотно облепили ваши, что нам и подхода не было.

— Обычный тест на Солженицына и Сахарова, — пожал плечами Ларкин. — Результат, я бы сказал, отрицательный. Даже более чем отрицательный. Он отругивается не для проформы, а по убеждению. Становится временами агрессивным, ведет разговор в наступательном плане. Предмет знает хорошо. Все, что ему говорят про диссидентское движение, для него не новость. Пробует даже смеяться над нашей политикой в отношении СССР.

— Говорю я вам, что зря время тратите, — опять взялся за свое Крофт.

— Какой еще “тест” на Солженицына? — подал голос упорно молчавший до этого сенатор Боренстейн. — Мне кажется, что это в данном случае не подходит. Он же у них там какой-то видный пост в отделе агитации ЦК занимает. Служитель идеи, так сказать. А вы его Солженицыным смущать вздумали. Что вы своим тестом проверите? Хочет этот Тыковлев к нам перебежать, остаться в Лондоне или нет? Хочет на работу к вам, Ларкин, в ЦРУ поступить? Ха-ха. Как бы не так. Ему и без вас неплохо живется. А думает он, что и еще лучше будет. Он уже в команде хозяев страны. И психология у него соответствующая. В диссиденты он с вашей помощью никак не запишется. Не дурак он. Эту перспективу вы кому-нибудь другому предлагайте. А для Тыковлева придумайте что-нибудь посерьез­ней. Если, конечно, есть, что придумать.

— Давно придумано, — заметил член правления гамбургского банка Крузе. — Брандт, Крайский, Бар. Одним словом, конвергенция капитализма с социализмом, постепенное сближение и слияние. При этом, как говорит Бар, коммунисты сами своими руками свой социализм и демонтируют.

Немец запнулся, подыскивая подходящие английские слова, пожевал губами и продолжил:

— Идея давно уже опробованная. У нас это почти что получилось с их генералом Власовым. Дурак Гитлер не понял и помешал нашим военным. А то сейчас бы никакого Советского Союза не было. Их надо уговорить, чтобы они сами себя разрушили. Их надо убедить начать реформы на благо Советского Союза. Начнут, а потом уже не остановятся. Да что там, господа! Вспомните 1918 год. Они тогда при нашем содействии тоже взялись создавать новую Россию. Чем кончилось? Брестским миром!

— Кончилось тем, что они вас в 1945 году разбили и пол-Европы захватили, а Власова повесили, — неприязненно заметил Боренстейн.

— Два раза не повезло, обязательно повезет в третий раз, — упрямился немец. — Мы не можем делать ставку на то, что их свергнут какие-то диссиденты. Этих диссидентов раз, два — и обчелся. И воевать мы тоже не можем. Это гибель. Нужна активная восточная политика. И самое лучшее, что можно для этого придумать, так это конвергенция. Заживете, мол, так же сытно и красиво, как мы на Западе, если будете с нами дружить и слушаться умных советов. А мы вам советуем реформы. Для вашего же блага и удовольствия. Пора, пора, господа, проявить гибкость, встать на курс сотрудничества с нами.