Вот еще один эшелон движется со станции. Крики и плач на путях... Вот разгоняют резиновыми палками бедных матерей. Отступник бросился к эшелону.
— Мефодий, Мефодий, спаси нас.
Оглянулся — жена и сестра.
— Родные!
Отступник бросился за уходящим вагоном. Кто-то ударил его резиновой палкой по затылку. Поплыл эшелон перед глазами. Уплыли на запад в немецкие дома терпимости сестра и жена. Промелькнули и исчезли навсегда, словно приснились они ему.
И не бросился вслед за ними Отступник, не разгневалось его сердце, не вспыхнула в нем злоба к врагам. Битый, дал он часовым проверить документы и, получивши пару подзатыльников, молча, согнувшись, обошел станцию, вышел на дорогу и побежал домой, как проклятый.
— Я ошибся, я ошибся. Это не они. Не они, не они. Не жена, не сестра, — стонал Отступник в такт своему бегу и оглядывался в жалком отчаянии на темные непаханные поля. Настала ночь.
* * *
— Кто там? Кто стучит?
— Откройте... Я... Мефодий...
— Сынок! Боже мой! Значит, правда?
Мать не упала на грудь Отступника, не прижалась к нему. Она залилась горькими слезами, отвернувшись от сына.
— Откуда прибыл, защитник наш? Откуда прилетела единственная наша надежда? — послышался знакомый голос отца. Отец смотрел на вошедшего, грозный гнев обуял его старое, измученное сердце.
— Из армии, — сказал Отступник. — Здравствуй, отец.
— Подожди здороваться. Где армия?
Отступник оглядел комнату. В потемках он различил человек шесть знакомых. Они смотрели на него недобрыми глазами. Что ж это такое?
— Где Красная Армия? Скажи, защитник наш, — спросил отец.
— Там.
— Попался в плен?
— Да. Схватили в бою.
— Раненый? Где раны?
— Зажили.
— Врешь. Верные люди сказали мне все — здесь уже наведены справки о перебежчике Мефодии. Уже две недели не выхожу я из дома от стыда. Все думаю, действительно ли породили мы Иуду, — сказал отец, и каждое слово его падало на Отступника камнем. Он молчал.
— Подойди сюда. Дай мне ближе увидеть твой позор.
Убежать... Нет... Дверь закрыта, и у двери уже двое. Отступник содрогнулся и обессилел. Воцарилась жуткая тишина. Журился сверчок под печкой да несчастливая мать тихо оплакивала в сенях своего старшего сына. «Все известно и все решено», — содрогнулся Отступник.
— Ну, что ж, товарищи. Помогите совершить закон, — как бы в ответ мыслям Мефодия сказал отец, обращаясь к присутствующим, и тяжело вздохнул. — Говорить нечего, и время не ждет.
Отец поднялся и подошел к Отступнику.
— Проклинаю изменника и предателя родины, моего сына Мефодия, — задрожал в темноте голос старика.
В сенях усилился скорбный материнский плач.
— Мать, прокляни своего сына! — сказал отец.
Голос его звучал в темноте глухо, как осенний гром. На мгновение стало тихо, как всегда перед чем-то необычайным и грозным.
Вдруг высокий материнский плач разодрал ночную тишину. Мать стояла на пороге. Ее голос, вся ее измученная материнская душа словно утопала в тоске и страдании. Но гнев поборол страдание.
— Проклинаю и отрекаюсь! — вырвались из плача материнские слова. — Унеси тебя из хаты дымом, со двора ветром, из души вечным проклятием!.. Простите, люди добрые!..
Мать открыла дверь настежь и застыла. Она стала каменной.
— Пора, — сказал отец, — сам ты предался врагу, сам и умри. На площади висят четыре партизана. Там и твой брат, Никита... Никиту снимешь с петли и вешайся в присутствии народного суда. Пойдем...
Но не судилося Отступнику такое скорое счастье. В невыносимых душевных муках, ведомый под руки неумолимыми судьями, добрался он в темную ночь до виселицы. Уже снял он труп несчастного мальчика Никиты, уже поднялся он было к петле среди грозного молчания, но в самую последнюю секунду не выдержала его ничтожная душа, и вдруг все уснувшее порабощенное село огласилось его нечеловеческим криком.
Загремели выстрелы. Бросились к виселице немцы, ожидавшие событий в эту ночь. Они знали о приходе Отступника. Но не дрогнули партизаны. Долго и страшно бились они с поработителями, многих убили, остальных обратили в бегство.
Тут и попробовал было Отступник вырваться из отцовских объятий. Уже занес было над отцом свою предательскую руку, но сильный партизанский удар по затылку опрокинул его и лишил сознания.
Очнулся Отступник лишь утром в лесу, на горе, за яром. Оглянулся — партизаны. Отец и мать были тут же. Брат Никита лежал у дерева с широко раскрытыми серыми глазами, словно удивляясь своей ранней смерти. Страшный след немецкой петли застыл на его раскрытой шее.
— Встать! — приказал партизан.
Отступник встал.
Он смотрел на отца, мать и брата, и холодный, предсмертный пот покрыл его дрожавшее тело.
Партизаны подняли оружие.
— Я сам... — Отец подошел к нему с немецкой винтовкой. Отступник покатился в яр с пробитым черепом. Долго стоял отец в горестном раздумьи. Потом похоронили Никиту.
— Прощайте, товарищи. Уходите из этого страшного места и будьте счастливы. И мы пойдем со старухой...
Ушли старики, унесли на старческих своих плечах огромное бремя печали.
Ушли и партизаны в леса. А в глубоком яру остался догнивать непринятый землей Отступник.
Всходило солнце...
