Отступница - [64]

Я и до сих пор обижаюсь на него за это. Дед прекрасно знал, как нам живется с его сыном Хасаном и в какой нищете мы все пребываем, но его это абсолютно не волновало. Дед был или очень глупым человеком, или ярко выраженным эгоистом. Раз в году он отмечал вместе с нами Ейд аль-Адха, большой жертвенный праздник, и резал овцу. В конце концов, он по профессии был мясником. Но ничего больше он для нас не делал.

Что касается меня, то, как мне кажется, мы могли бы спокойно обойтись без этого. Дело в том, что моей обязанностью было вытирать кровь во дворе после праздника. Кровь, липкая и вонючая, приставала к каждому камню, а мне при этом становилось по-настоящему тошно. К счастью, король иногда издавал указ, повелевающий отказаться от приношения жертв — наверное, по экономическим причинам или же потому, что в том году овцы дали мало приплода. Мне было все равно, по каким причинам выходил указ, однако меня он освобождал от необходимости отскребать кровь и вытирать лицо внутренней стороной шкуры — противной и липкой. Дядя Хасан настаивал на этом ритуале, потому что это якобы является хорошим средством от угрей и отлично очищает кожу.

Лишь когда мне исполнилось пятнадцать лет, дедушка, казалось, вспомнил, что мы существуем. Он подарил Джаберу и мне поездку в Сафи, к нашему отцу.

Эта поездка на север страны закончилась сплошным фиаско. На большой дороге за нашим домом мы с дедом сели в автобус, отправлявшийся в Сафи. Стояла зима, и дед был, как обычно, одет в черную джеллабу из толстой шерстяной материи с нашитыми на нее полосками из тонкой ткани. На голове его, выбритой по обычаю берберов, красовалась тагиджа, небольшое белое кепи. Он носил на ремне через плечо плоскую коричневую кожаную сумку со своими документами и деньгами, пряча ее под джеллабой. Марракешцы — арабы, живущие в королевском городе Марракеш, — всегда носят сумки поверх джеллабы. Они показывают, что у них есть. Мы же, берберы, наоборот, в этом отношении похожи на швабов, с которыми я познакомилась только в Германии: мы прячем наше богатство, наше образование, наш ум и нашу гордость.

Между тем серьезные ученые утверждают, что берберы, возможно, являются потомками германцев, которые во время великого переселения народов прошли через Италию до Северной Африки. Я не знаю, правда ли это, но когда я сравниваю берберов и швабов, то мне это кажется весьма вероятным.

Автобус выехал из Агадира перед рассветом, так что уже в десять часов утра мы были в Сафи. Мы поспешили к тюрьме, окруженной высокой неприступной стеной. Возле входа уже толпились родственники заключенных, ждущие, когда их пропустят внутрь. У деда с собой была пластиковая сумка со свежим хлебом и жареной рыбой для отца, но мы не смогли передать то, что привезли с собой. Тюрьма была закрыта.

— Приходите завтра, — сказали надзиратели.

Дед очень сильно возмутился.

— У меня с собой рыба для моего сына, — кричал он и настойчиво тряс рыбой, — и хлеб! Это же все испортится!

Однако надзиратели не позволили уговорить себя, поэтому мы пошли на пляж и съели все сами. После этого дед разыскал дешевую гостиницу. Она была настолько дешевой, что там даже не было кроватей. Мы спали прямо на полу. Но зато в комнате был туалет.

Я была рада, когда мы наконец-то смогли улечься на соломенные циновки. Я не знала, о чем говорить с дедом.

Он снова и снова повторял одну и ту же фразу:

— Мне очень жаль, что вы должны терпеть тетю Зайну, но вы же знаете, что я тоже ничего не могу сделать.

Для меня все это было пустой болтовней. Конечно же, дед мог бы хоть что-то предпринять! Он был богат, и, в конце концов, он был отцом дяди Хасана. Но, очевидно, он ничего не хотел делать, и, по моему мнению, лучше бы он вообще об этом не говорил. Я не решилась сказать ему это. Он ведь все-таки был дедом, то есть персоной, которая заслуживает уважения, если даже все делает неправильно.

Кроме того, дед еще и плохо слышал. Разговаривая с ним, приходилось все время кричать, иначе он не реагировал. Но, с другой стороны, он слышал все, что не предназначалось для его ушей.

После одного из наших громких разговоров я сказала Джаберу:

— Эй, этот тип настолько богат, что спокойно мог бы сходить к врачу, полечить свои уши.

Дед тут же возмутился:

— Ну-ну, я все слышал.

Возможно, дело заключалось в том, что и с Джабером нельзя было общаться шепотом. Когда он был еще маленьким ребенком, у него часто случалось воспаление среднего уха, а сейчас он уже и оглох на одно ухо.

Дед был настоящей пилой для нервов. Он не только с размахом растрачивал наше наследство, но еще очень любил опрыскивать всех гостей, которые заходили в его дом, дешевым одеколоном. Это до сих пор еще делают старые люди в деревне в знак гостеприимства. То же самое вытворяет особенно любезный персонал на бензоколонках. Не успеешь расплатиться, как — шшшт! — на тебя летит целое облако дешевого «Рев д’Оз», одеколона «Золотая мечта». Последний раз такое случилось со мной летом 2003 года, когда я посетила своего дальнего родственника, дядю, в Фаске, родном селении моего деда. Несмотря на мой протест, дядя опрыскал меня одеколоном.