Отсталая - [21]

— А любить и не быть любимой… ведь это уж несчастье?

— О, вы этого не испытываете!

— Почему же?

— Я не знаю и сам почему, но я в этом уверен. Мне с некоторых пор как-то верится во все прекрасное, лучшее в жизни человека. О вечная загадка жизни — любовь! блаженство и мука, сомненье и надежда… все так перепутано.

— А разрешить сомненье нельзя?

— Можно, но ошибка страшит. Оба замолчали.

— Как вы бледны и грустны! — заговорил он с нежным участием. — Здоровы ли вы? Вы себя не бережете, не осторожничаете. Третьего дня, когда мы катались в лодке, вы были так легко одеты, а вечер был сырой, прохладный. Не затворить ли окно? и теперь довольно сыро. Ведь наше северное лето не ласково. Ах, так бы я вас и перенес на юг, под другое небо. Право, я затворю окно.

— Нет, пожалуйста, не беспокойтесь; вечер так хорош: сколько звезд! и как луна спокойно и тихо плывет. Уж теперь август, скоро и осень. Какая тоска!

— Вот, — сказал Арбатов, — мы расстанемся, и вы обо мне скоро позабудете.

— Не скорей вашего, вероятно.

— Благодарю вас за это слово, отрадными минутами. Я вам обязан многими

341

— Вы? Уж кому говорить это, так мне. А что я для вас такое? Чужая, жалкая, необразованная девушка.

— Вы не верите в родство души, в симпатии чувств?

— Верю! — отвечала Маша, и голос выдавал ее волнение.

— Ну так вы мне не чужая, верьте.

Она посмотрела ему в ответ таким взглядом, что у Арбатова упало сердце и захватило дыхание. Он быстро придвинул к ней свой стул; Маша вздрогнула и сделала невольно движение от него.

— Я вас испугал? — спросил он тихо. — Вы точно боитесь меня.

— Иногда себя боишься, — сказала Маша. И сказав это, отошла от него и присоеди-нилась к кружку разговаривающих. Арбатов посмотрел ей вслед с той выразительной улыбкой, в которой мелькает и приятная догадка, и желание узнать еще более…

Маша была как в тумане; она говорила и действовала автоматически. Ей было хотелось казаться большой и удалиться, но она боялась потерять и минуту его дорогого для нее присутствия. Ей казалось в тот вечер, что если бее обрекли целый век смотреть на него и слушать его, она почла бы себя счастливейшей из смертных. Налетов сурово указывал ей жизнь и ее требования; он разоблачал перед ней все темное, ложное, трудное; вызывал ее на борьбу, пробуждал ее ум; отгонял рой обманчивых грез и звал навстречу знаниям и труду. А он, Арбатов, как будто вводил ее в роскошный, светлый храм, где должна была разгадаться для нее великая тайна существования, та вечная загадка мира, которая мучит и притягивает и дает смелость дрожащей рукой приподнять темную завесу неизведанного блаженства.

— Боже! что это со мной! — думала Маша несколько дней спустя, ходя по своей комнате, которую Ненила Павловна постаралсь ей устроить со вкусом и комфортом. — Это точно болезнь какая! Все он, везде он! Что бы я ни делала, о чем бы ни думала — все он! С тех пор как увидала его, точно я заколдованная. И не думать о нем стараюсь. Вчера утром даже не вышла в гостиную, когда он был; ничто не помогает — еще хуже, еще тошнее! Умереть было бы, может, лучше. Вот, видно, угадал Никанор Васильич, что я исковеркаю, изломаю свою душу. А из чего, для чего? Неужели так и расстаться в сомнении! И не будет он даже знать, люблю ли я его. Можно с ума сойти. Нет, не совладать мне с собой; нет, уж это роковое. Пусть так и будет. Век прожить и счастья не узнать — это ужасно! А кто мешает? Может быть и прав Никанор Васильич!..

Она вышла в гостиную. Ненилы Павловны не было дома. Маша опустилась на диван усталая, точно разбитая. Бледный поздний луч осеннего заката пробивался в комнату и так кротко и мягко отражался на предметах… Молодая девушка закрыла глаза. Чудная нега разлилась по всему существу ее. Перед ней замелькали заманчивые картины, ей послышался знакомый голос. Полусон, полубред оковал ее.

— Милый! — произнесла она вдруг, склоняясь к кому-то невидимому, но близкому! — милый! как я люблю тебя!..

Она опомнилась от своего движения, любопытно осмотрелась кругом и снова закрыла глаза.

— Я сама в себе не властна! — прошептала она про себя. — Мне кто-то говорил, что это так бывает, да я не верила. А вот сама…

— Может быть, я не в пору, некстати? — послышался уже наяву голос Арбатова, остановившегося в нерешимости посередине комнаты. — Мне сказали, вы дома; я зашел без спросу. Вы извините?

Маша встрепенулась, но не вдруг могла говорить. Сердце у нее забилось до боли, почти до дурноты. Арбатов сделал вид, что ничего не замечает.

— А мы с вами давно не видались, Марья Петровна, — сказал он. — Я вчера заходил утром, вас не было.

— Вы так скоро ушли.

— Мне сказали, что вы нездоровы и не выйдете. Ну, как теперь вы себя чувствуете, лучше? прошло?

— Прошло, — сказала она.

— Прошло! — повторил он с улыбкой. — Все проходит в жизни… Иногда и хорошо, что проходит.

— Нет, не все, — отвечала она.

— Это так только кажется. Не беспокою ли я вас? Прогоните меня, пожалуйста.

— Вам этого хочется? вам скучно со мной?

— Вот еще что придумали! — сказал он с дружеской, нежной фамильярностью. — Не грех вам? Мне так редко удается поговорить с вами без помехи.

— За мной скоро пришлют из деревни, я думаю.