Отсчет - [74]

Ужас поднялся к моему горлу. Они уже нашли нас? Я повернулась туда, где он стоял, все еще сжимая вокруг себя полотенце. Моя рука дрожала так сильно, что пистолет ходил в ней ходуном.

Дэймон глубоко вздохнул.

– Это просто фары, какой-то осел выезжает с парковки с дальним светом.

Позволив шторе опуститься на место, он обернулся.

– Вот и все.

Моя рука сжалась на пистолете.

– Фары?

Его взгляд упал на то, что я держала.

– Да, это все, Энни Оукли[17].

Казалось, что пистолет приклеился к моей руке. Мое сердце все еще лихорадочно колотилось от ужаса, и этот страх не хотел уходить. С поразительной ясностью до меня дошло, что это и есть теперь наша жизнь: входить в режим обороны и паники каждый раз, когда свет фар проникнет через окно или кто-то постучит в нашу дверь или когда незнакомец приблизится к нам на улице.

Так и было.

Моей первой реакцией на фары было схватить пистолет и приготовиться стрелять – стрелять, чтобы убить, если необходимо.

– Кэт?..

Я потрясла головой. Огонь переместился из моего живота в горло. Слезы жгли глаза. Так много мыслей обрушилось на мой мозг. Грудь сжало, ледяные пальцы паники сдавили легкие. Дрожь прокатилась по позвоночнику. Четыре месяца я не позволяла себе рассыпаться.

В одно мгновение Дэймон оказался передо мной, нежно и осторожно разжав мои пальцы, он вынул пистолет из моих рук и опустил его на ночной столик.

– Эй, – прошептал он, обхватив мои щеки обеими руками. – Эй, все в порядке. Все хорошо. Здесь нет никого, кроме нас. Мы в порядке.

Я знала это, но то было нечто большее, нежели фары в ночи. Это было все вместе, все, что копилось во мне четыре месяца, когда от меня абсолютно ничего не зависело – ни то, что происходило с моей жизнью, ни то, что происходило с моим телом. На меня навалилось все сразу – жалящий страх, который никогда не ослабевал, ужас, с которым я просыпалась каждый день, осмотры, стрессовые тесты. Боль от скальпеля и ужас от того, что приходилось видеть то, как умирают измененные люди. Все это прорвалось во мне. Рискованный побег, когда я стреляла в людей – настоящих, живых людей, у которых были семьи и их собственная жизнь, – ия знала, что убила по меньшей мере одного из них. Его кровь забрызгала все мое лицо.

А еще был Блейк.

– Поговори со мной, – взмолился Дэймон. Его изумрудные глаза были полны беспокойства. – Ну же, Котенок, скажи мне, что происходит.

Повернув голову, я закрыла глаза. Я хотела быть сильной. Снова и снова я говорила себе, что должна быть сильной, но не могла оставить все в прошлом.

– Эй, – мягко сказал он. – Посмотри на меня.

Я держала глаза закрытыми, зная, что, если посмотрю на него, шарик, который был так переполнен и так слабо перевязан, разорвется. Я разрушалась изнутри и не хотела, чтобы он это видел.

Но потом он повернул мое лицо к себе, поцеловал веки моих закрытых глаз и сказал:

– Все в порядке. Что бы ты ни чувствовала сейчас, это нормально. Я понимаю тебя, Кэт. Я здесь ради тебя, только ради тебя. Все в порядке.

Шарик разорвался, и стена моего самообладания рухнула.

Дэймон

Мое сердце чуть не разорвалось, когда первая слезинка скатилась по ее щеке и безнадежное, хриплое рыдание сорвалось с ее губ.

Я притянул ее к себе и обнимал, пока она дрожала от горя и боли. Я не знал, что делать. Она молчала. Слезы душили ее.

– Все в порядке. – Это все, что я мог повторять ей. – Выпусти это. Просто выпусти.

Говоря это, я чувствовал себя дураком. Никакие слова сейчас не смогли бы помочь Кэт.

Ее слезы потекли по моей груди, каждая резала, словно нож. Я беспомощно поднял ее и отнес на кровать. Я прижал ее к себе, откинул одеяло, которое казалось слишком грубым для ее кожи, и обернул его вокруг нее.

Она обняла меня, а ее пальцы сплелись за моим затылком. Слезы… они продолжали литься, и мое сердце раскалывалось от ее всхлипов. Никогда в своей жизни я не чувствовал себя более бесполезным. Я хотел что-то сделать, чтобы ей стало лучше, но не знал, как ей помочь.

Все это время она была такой сильной, и если даже на мгновение мне самому вдруг показалось, что произошедшее не так уж и повлияло на нее, я был полным идиотом. Конечно, я знал, что это не так. Я просто надеялся – нет, я молился, – чтобы шрамы остались только на ее теле. Потому что это я мог бы исправить – я мог бы исцелить ее. Я не мог исправить то, что кровоточило и нарывало внутри, но я попытаюсь. Я сделаю все, чтобы забрать ее боль.

Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем она успокоилась, пока ее слезы, казалось, высохли, ее прерывистое дыхание выровнялось и она уснула. Минуты? Часы? Я не знал.

Я забрался к ней под одеяло и растянулся рядом, подобравшись ближе к ее теплому телу. Она ни разу не шевельнулась. Прижав ее щеку к своей груди, я пробежал руками по ее волосам в надежде, что это движение успокоит ее. Я знал, что ей нравилось, когда я играл с ее волосами. Это казалось таким незначительным, но это было все, что я мог ей дать сейчас.

Потом я заснул. Я не хотел, но напряжение последних нескольких часов взяло свое. Когда я открыл глаза, дневной свет лился сквозь щель между шторами, мне же показалось, что я проспал всего несколько минут.