Отряд "Зеро" - [19]

И это меня ничуть не радовало.

Проще говоря — я здорово нервничал. Даже моих начальных знаний в нейролингвистике хватало, чтобы оценить всю опасность предстоящей процедуры. Сорок процентов успеха означало, что риск стать слабоумным для меня очень велик. В иных обстоятельствах я бы не согласился и на один процент такого риска.

Однако профессор, который вёл нас в свою лабораторию, едва не светился от счастья.

— Алексей Витальевич, я так рад, что вы добровольно решили помочь науке в познании…

Я не слушал его охов и ахов. И тем более не собирался ничего объяснять про «добровольность». Мне очень хотелось, чтобы всё закончилось поскорее.

До лаборатории мы добрались минут за десять.

Всё это время профессор любезно просвещал меня, Шармата и конвой о проблемах современной нейролингвистики.

— Понимаете, проблема взаимосвязи психики и соматики уже давно интересует нас. Наверняка вам известны случаи, когда человек под действием внушения или самовнушения может совершать невероятные вещи, в том числе выдерживать высокие и низкие температуры, не чувствовать боли, останавливать кровь из смертельных ран и многое другое. Нейролингвистика как раз занимается изучением этого феномена. Лет триста назад нейролингвистика изучала мозговые механизмы речевой деятельности и те изменения в речевых процессах, которые возникают при локальных поражениях мозга. Становление нейролингвистики как научной дисциплины связано с развитием нейропсихологии, с одной стороны, лингвистики и психолингвистики — с другой. Нейролингвистика рассматривала речь как системную функцию, а афазию — как системное нарушение, которое складывается из первичного дефекта и вторичных нарушений, возникающих в результате воздействия первичного дефекта, а также функциональных перестроек работы мозга, направленных на компенсацию нарушенной функции. Но дальнейшие исследования раскрыли новые горизонты для нейролингвистики. В древности люди говорили, что словом можно как убить, так и оживить. Одно-единственное слово способно подтолкнуть человека на великий подвиг или сделать его предателем. Этот феномен влияния слова на психику, а через неё на организм и стал предметом нашего изучения. Сканирование памяти очень помогает нам в этом. С помощью разработанной мной методики мы можем зафиксировать все параметры организма в любой момент времени, что позволяет…

— Простите, Фёдор Михайлович, нам не нужны параметры, нам нужны действия Алексея Витальевича и тех лиц, с которыми он общался в конкретный момент времени, — Шармат, вежливо улыбаясь, вернул гения на землю. Профессор поправил очки, нервно и недовольно покосился на адвоката.

— Я знаю, зачем вы здесь, любезный, — в голосе светила нейролингвистики появился холод. — Прекрасно знаю. Входите.

Глава 6. Погружение в прошлое

Лаборатория оказалась просторной, хотя вдоль стен плотно стояли различные агрегаты. Но моё внимание приковало длинное кресло, с которого свисала, наверное, целая тонна датчиков. По сравнению с этим монстром, кресло в больнице Визо — просто ни о чём. Ладони вспотели, и я постарался незаметно вытереть их о штаны. Курить хотелось просто смертельно.

— Снимите с него наручники, — профессор погрузился в изучение моей медкарты на одном из экранов. — Чем болели в детстве?

— Простудой, — я протянул руки командиру конвоя. Тот не спешил. Шармат заметил, нахмурился.

— А потом? — Гений нейролингвистики хмурился не меньше адвоката, пролистывая электронку. — Ничем? За двадцать с лишним лет? Ни разу даже не чихнули? Даже зубы не лечили? Тринадцать лет стаж курильщика — и ни одной жалобы? Лёгкие чистые, как у младенца?! Проникающее ранение грудной клетки зажило как на собаке. Переломы срастались всегда правильно и быстро. А ведь, если верить данным обследования, их у вас было немало. Агрессия в красном секторе, но зафиксирована только единственная вспышка. Как ваши повреждения? — Профессор, наконец, высунул нос из моей карты и увидел, что наручники до сих пор на мне.

А я стоял и думал, что после военного госпиталя на Рапистре терпеть не могу докторов, больницы и всего, что с ними связано. А что лёгкие чистые, так это не моя заслуга, а производителей сигарет, фильтры у них хорошие. Да не так уж много я курю…

— Не понял, — светило нейролингвистики поправил очки. — Эээ… Любезный, как вас там, снимите с пациента наручники.

— Не положено, — командир конвоя не собирался сдаваться. Профессор посмотрел на Шармата.

— Господин адвокат, думаю, это ваша работа. Мне нужен пациент в обнажённом виде и без всяких металлических штуковин на теле. Это оборудование стоит дороже вашей машины, и, если во время эксперимента замкнёт протонный контакт, вы будете иметь хорошо обугленный труп и разрушенную лабораторию. Итак?

Шармат кивнул и пошёл в атаку на конвой. Я перевёл взгляд сначала на кресло, потом на местного гения. Профессор наблюдал за перебранкой и прятал в короткие усы усмешку.

— Вам смешно? — я нервно сжал кулаки. Мне не до смеха. Известие, что в один момент я могу не просто стать слабоумным, а ещё и превратиться в головёшку, малоприятно. Только нереальное ощущение тонкой опоры под ногами вселяло надежду, что всё обойдётся. В остальном этот гений науки прав: на мне всё заживает как на собаке. Вон, за пару дней даже царапин не осталось. И не биогель помог. Сколько себя помню: после той ночи на Рапистре всегда так было. Я никогда об этом особо не задумывался. Рад был, что не болею. Видимо, с родительскими генами повезло.