Отряд ликвидации - [3]

Хотя я знал, что он вернется за мной. Когда он улетал, он ничего не сказал, но я помню его слова, что он произнес три года тому назад, когда мы впервые встретились. "Как раз ублюдок по мне" — вот как он отозвался. После этого он меня нокаутировал, должен добавить, но в те дни я не держал на него зла. Он сделал кое-что хуже со мной и с другими.

С дрожащим лязгом подъемник останавливается, и надзиратель сопровождает меня внутрь. Мы грохочем пару этажей к уровню охраны, где расположены душевые. Я никогда раньше не ехал этим путем, последние пять месяцев мои гигиенические процедуры каждый второй день состояли из поливания моего тела холодной водой из шлангов. Следуя за охранником без задней мысли, мой разум все еще занят появлением Полковника. Оно не гарантирует ничего, кроме кровавой бани и сражений, но Полковник всегда это собой и символизировал. Хотя не только, но и непреклонную, бескомпромиссную веру в Императора и непоколебимую преданность Империуму.

Я никогда особо не верил, но так было только до "Последнего Шанса", где я осознал свою роль в огромной схеме бытия. Я убийца, хладнокровный ублюдок, и не возражаю против этого. Но теперь я один из убийц Императора, Его хладнокровный ублюдок, и Он снова хочет использовать меня. Это дает мне определенную долю удовлетворения, хотя все что я знаю, так это как причинять боль, убивать и калечить, но зато у меня появилось ощущение предназначения, которого никогда не было раньше. Там снаружи жестокая, суровая галактика, и если ты собираешься в ней выжить, тебе придется выучить кое-какие жесткие тяжелые уроки. Я выучил их, в то время как четыре тысячи других штрафников "Последнего шанса" — нет, и я все еще здесь. Все время пока я был в камере, вспоминая каждую битву, каждый выстрел и каждый удар ножа, я полагал, что Император и Полковник еще не закончили со мной. Я считаю, что они оба вообще никогда не отстанут от меня, даже когда я сдохну, в этом я уверен.

Я стягиваю обноски и вхожу в душевую кабину. Охранник включает воду снаружи, и из решетки на потолке в меня каскадом бьет хлесткая струя горячей воды. Охранник швыряет мне зернистый кусок мыла, и я начинаю скоблить и очищать себя.

— Мне нужно побриться, — перекрикиваю я плеск воды. Охранник что-то бормочет в ответ, но я не слышу его из-за барабанящей по голове воды.

— Я говорю, дай мне лезвие, мне нужно избавиться от этих долбаных волос и бороды!

— Тебе не позволено иметь острые предметы, Кейдж, — кричит в ответ охранник, — у меня есть приказы…

— Да ради Императора, ты, кусок дерьма, я не собираюсь предстать перед Полковником как хренов нищий, — возражаю я, выглядывая из кабинки. Он быстро отступает. Я указываю на пистолет и нож на его поясе.

— Если бы я хотел убить тебя, ты бы уже остывал, — с улыбкой говорю я ему, — дай мне свой чертов нож, пока я не вышел и не взял его сам.

Он отстегивает ножны и швыряет их мне, при этом выглядит так, словно готов удрать в любую секунду. При виде страха в его глазах, я дрожу от удовольствия. Да я сделал бы все что угодно, чтобы несколько лет тому назад заслужить такую репутацию на Олимпе. Именно такой ужас сделал бы все намного проще для моего подъема из низов.

Я шагаю обратно под поток воды и мылю лицо и голову, затем вытаскиваю нож и выкидываю ножны обратно на плиточный пол. Начинаю отрезать волосы как можно ближе к коже, выбрасываю пучки в водоворот сливного отверстия на полу. Затем я бреюсь и отрезаю бороду, скоблю ножом щеки и подбородок, заодно снимаю небольшой слой кожи. Жалит сильнее, чем рана от лазера, но мне все равно. Я провожу рукой по гладкой коже, наслаждаясь ощущением чистоты, как кажется, впервые за века.

С гривой на голове чуть сложнее, но в конечном итоге я умудряюсь ее срезать, оставив себе на затылке несколько отметин и порезов, угол неудобный. Мое лицо было разорвано на части, а затем снова собрано несколько лет тому назад, так что мне никогда не выиграть ни одной медали на конкурсе красоты.

Удовлетворенный полученным презентабельным видом, я вытираюсь насухо грубым царапающимся полотенцем, предложенным охранником. Он в это время уходит искать мне какую-нибудь подходящую одежду. Вскоре он возвращается со стандартной формой заключенного: с отвратительными, мешковатыми серыми брюками, тканой рубашкой из необработанного льна, и парой бесформенных и плохо сидящих ботинок. Надев это, я ощутил себя прямо таки идиотом, словно маленький пацан напялил на себя одежду старшего брата. Следую за своим охранником к лифту на беседу с Шеффером.

Он стучит в дверь, и Полковник приглашает меня внутрь. В отличие от остальной башни, круглый зал украшен яркой фреской, которая бежит по всем стенам, насколько я могу судить, на ней изображено что-то из сцен Экклезиархии. Житие какого-то великомученика, судя по последней картинке, где мужика с пылающим нимбом разрывают на части зеленокожие чудища, я так понимаю, причудливая интерпретация орков. Я дрался с настоящими орками, и во плоти они даже еще страшнее, чем гротескные пародии, намалеванные в зале.

Полковник сидит за простым столом из темной, почти черной древесины. Напротив него стоит простой, подходящий по цвету стул. Столешница сильно завалена бумагами в мягких коричневых футлярах, перевязанных красным шнуром и запечатанных различными официальными печатями.