Отрубленная голова - [75]

Конечно, состояние у меня по-прежнему было шоковое. Я заметил, что у меня дрожат руки и я стучу зубами. Налил себе бокал. Если учесть, что вино простояло в теплой кухне, вкус у него не слишком испортился. Я вспомнил красное пятно, расплывшееся по ковру Палмера. Но само вино было здесь ни при чем и не навевало дурных воспоминаний. Так и должно быть. В конце концов, сейчас настали первые минуты совершенно новой эры. Наверняка мне удастся все это пережить, обнаружить у себя новые интересы и воскресить старые. Я вернусь к Валленштейну и Густаву Адольфу. Я старался сосредоточиться на этих размышлениях, но они оставались невыносимо абстрактными, а боль, которую я испытывал, была сугубо реальной. Я сам себе казался случайно уцелевшим. Разыгралась драма, в ней участвовало немало людей, но все они погибли, и события сохранились лишь в моей памяти. И может быть, они милосердно поблекнут и в памяти, как у сумасшедшего старого заключенного, который забыл о своих страданиях и даже не знает, что его освободили. Боль усилилась, и я попробовал приглушить ее, придать ей какой-то смысл, заговорить ее и убедить себя, что я не так уж и мучаюсь. Но суровую правду отрицать невозможно. Мой внутренний монолог исчерпал себя, и я понял, что все потеряно. Я прикрыл лицо руками, и если бы у меня осталась хоть капля слез, то непременно заплакал бы.

Так я просидел долго, погруженный в тягостные раздумья. У меня болело тело, а значит, мои переживания были истинны. Затем внезапно раздался странный звук, словно внутри головы. Я очнулся и огляделся по сторонам. Когда этот звук повторился, я догадался, что звонят в дверь. Эхо непривычно разносило звук по пустым комнатам. Я решил не открывать. В эту минуту мне не хотелось никого видеть. Роузмери уехала в Ремберс, а ни с кем, кроме нее, в Лондоне я встречаться не желал, у меня просто не было сил. Я сидел в оцепенении и ждал следующего звонка. И он раздался в третий раз. Громкий и неотступный. Звук был таким настойчивым, что вынудил меня встать и двинуться в холл. Воцарившаяся тишина показалась мне ужасной, и я отпер дверь, лишь бы больше не звонили. В полутьме на пороге стояла Гонория Кляйн.

Мы молча смотрели друг на друга. Моя рука замерла на дверном косяке, а она, наклонив голову, исподлобья глядела на меня. На ее изогнутых алых губах блуждала усмешка.

Я повернулся и провел ее вслед за собой к свету. Вошел в гостиную и сразу направился к окну, чтобы между нами очутилась раскладушка. Она закрыла за собой дверь. Мы продолжали молчать и глядеть друг на друга.

Наконец Гонория заговорила, при этом ее улыбка стала отчетливее и она сузила глаза.

— Вы так стремительно покинули аэропорт… Я не сумела перехватить вас.

Я не был уверен, удастся ли мне выдавить из себя хоть слово, но когда попытался, то мой голос прозвучал вполне нормально.

— А я думал, вы уехали, — сказал я.

— Как видите…

— А те двое улетели?

— Да.

— А когда вы последуете за ними?

— Я не поеду.

Я сел в кресло у окна и произнес: «Понимаю», хотя ровным счетом ничего не понимал. Она устроилась напротив меня в другом кресле. Я покачал головой. Ничего, кроме смятения и страха, я не чувствовал. Вероятно, это и была самая жуткая пытка. Но, как мне ни было горько, я все же старался сохранять достоинство.

— Вот как, — сказал я. — А что вы делаете здесь? — Я говорил спокойно и ровно.

Теперь я пристально смотрел на нее, и она отвечала мне проницательным взглядом. Без сомнения, сейчас она действительно видела меня, и это доставляло мне наслаждение.

— Я пришла к вам, — ответила она, и ее быстрая, сдержанная усмешка озарила меня, словно луч света.

— Почему?

— Потому что вы хотели, чтобы я пришла.

— Я вас об этом не просил, — возразил я. — Я надеялся, что навсегда избавился от вас. — Лицо у меня по-прежнему было каменное и напряженное.

Она поджала губы и, больше не улыбаясь, но все же явно забавляясь, внимательно глядела на меня.

Вид у нее, как и раньше, был усталый, в лице угадывались следы недавно пережитых страданий. Но демон опять пробудился. Она осмотрела комнату, бросила пальто на краешек кресла, сунула руки в карманы своего зеленого жакета, села нога на ногу и снова принялась разглядывать меня.

— Выпейте вина, — предложил я. — Возьмите мой бокал.

Я показал на поднос. Она на минуту задержала на мне свой взор, а потом немного налила себе. Когда она это сделала, я ощутил, как во мне зарождается огромная радость, пока еще еле заметная, будто кит, плывущий вдалеке от корабля. Стараясь держать себя в руках, я поднялся. Опершись одной ногой на кресло, я стоял и смотрел на нее сверху вниз. Так мне было легче.

— Значит, вы никуда не едете? — переспросил я.

— Никуда.

— Надолго ли уехал Палмер?

— Навсегда, точнее, так ему кажется сейчас.

— Итак, вы расстались с Палмером? — задал я новый вопрос. — Вы разошлись? И между вами все кончено? — Мне хотелось одного — ясности. Я желал, чтобы мне сказали предельно просто, что исполнение моего невыразимого желания — правда.

Она откинула руки на спинку кресла. Ее лицо стало очень спокойным.

— Да.

— Вот как, — откликнулся я. — А Джорджи?

— Палмер и Джорджи успели привязаться друг к другу, — ответила Гонория. — Не знаю, что у них получится в будущем. Но Палмер мечтал уехать, он был просто одержим отъездом.