Отрубленная голова - [64]

Я вошел и захлопнул дверь за собой. Внутри меня встретило тяжелое молчание. В комнате было темно, занавеси опущены. Спертый воздух, духота, слабый запах алкоголя и невыветрившегося табака, дым от которого я словно увидел в воздухе, когда поднял занавеси. А может быть, мне просто показалось, что в комнате висел серый туман. Кто-то лежал на полу. Я не сразу догадался, что это Джорджи. Дело не в том, что из-за стриженой головы ее трудно было узнать. Она потеряла сознание, и ее лицо сделалось чужим. Непохожим. Я подумал, что она уже мертва.

Наклонившись над ней, я ее позвал и начал трясти за плечо. Она оставалась полностью неподвижной, и я понял, что она перешагнула предел, за которым уже трудно откликнуться. Ее лицо раздулось и посинело, и она с трудом дышала. Я действовал без колебаний. Достал телефонную книгу, набрал номер больницы на Чаринг-Кросс и объяснил, что женщина по ошибке приняла большую дозу снотворного. Мне пообещали немедленно приехать. В этом районе такие случаи нередки.

Я опустился перед Джорджи на колени. Подумал, стоит ли продолжать ее будить, и решил этого не делать. Мне пришло в голову, что от моего прикосновения ей станет хуже. В подобном состоянии ее не надо трогать. К тому же меня непроизвольно отталкивало ее обмякшее, полуживое тело. Она напоминала утопленницу. Но я не мог оторвать взгляд от ее лица — его выражение было очень странным и просто заворожило меня. Как будто она превратилась в совсем другого человека или в нее вселился кто-то иной. Можно было подумать, что от Джорджи осталось какое-то грубое подобие — ее рот был открыт, она глубоко дышала и казалась вылепленной из воска. Джорджи лежала на боку, вытянув руку над головой. На ней была голубая рубашка и черные брюки. Их я узнал сразу. Ноги босые. Я задумчиво поглядел на ее ступни. Их я также узнал и дотронулся до них. Какие они холодные, застывшие… Тоже словно восковые. Я прикрыл их подушкой, еще раз посмотрел на ее длинные ноги в брюках и на изгиб бедер. Рубашка была расстегнута, и я увидел, как вздымается грудь. Перевел взгляд на шею и ухо, открывшееся теперь из-за короткой стрижки, на вытянутую руку и поднятую кверху ладонь — то ли она звала на помощь, то ли старалась выбраться отсюда. Все это некогда принадлежало мне, но теперь утратило единство, развалилось на части. Части Джорджи, потерянного для меня человека.

Вряд ли в эту минуту я мог предаваться воспоминаниям или размышлениям. Но мне померещилось, что я вновь слышу ее голос, говорящий: «Мартин, ты даже не представляешь, до какой степени я на пределе». Действительно, я столького не знал, да и не стремился узнать. Стоицизм и терпение Джорджи помогли мне остаться грубым и бесчувственным. Она искусно оберегала меня от своих переживаний. Я наслаждался, а платить за это мне никогда не приходилось. Но кто-то другой заплатил. Посмотрев на ее тонкое, безжизненное тело, я вспомнил кошмарную беременность Джорджи. Она завершилась умиротворением, объятиями и шампанским. Если она умирает, то я — ее убийца. Я подумал об этом, но как-то тупо и ничего не почувствовав. У меня не было ощущения лежавшей рядом со мной плоти. И я по-прежнему не находил в себе сил дотронуться до нее. Как будто это значило прикоснуться к трупу. Но, переборов себя, я с некоторым замешательством и тайным желанием все-таки распластался около нее на полу. Мое лицо оказалось совсем близко от нее. Я слышал ее дыхание.

Прошло несколько минут. У двери послышалось какое-то движение. Я приподнялся на локте и увидел, как в комнату кто-то вошел. Дверь снова закрылась. Сверху на меня глядела Гонория Кляйн.

Я сел и произнес:

— «Скорая помощь» сейчас прибудет.

— Я боялась этого, — проговорила Гонория. — Она прислала мне очень странное письмо.

— А мне она прислала свои волосы, — сообщил я.

Гонория уставилась на меня. Ее лицо было жестким и замкнутым. Затем она посмотрела на Джорджи и сказала:

— Вот в чем дело. Понимаю. Я подумала, что у нее какой-то дикий вид. — Она говорила трезво и бесстрастно.

Я решил, что она безжалостна. Но я и сам такой, подумал я.

На Гонории был поношенный и расстегнутый плащ. Она была без шляпы, и ее черные волосы немного слиплись от дождя. Опустив руки в карманы, она деловито разглядывала комнату. Так мог бы вести себя частный сыщик. Я встал.

— Поскольку она дала знать нам обоим, будем надеяться, что это была не слишком серьезная попытка. Вы нашли таблетки?

Я совсем упустил это из виду. Мы принялись искать, перерыли книги и бумаги, вытряхнули окурки из пепельниц, выложили на пол груды нижнего белья, обследовали ящики, то и дело перешагивая через ноги Джорджи. Я снял с кровати все одеяла и простыни и посмотрел, нет ли чего под подушкой. Снова повернувшись к Джорджи, которая лежала среди беспорядочно валявшихся вещей, я на мгновение бросил взгляд на сосредоточенное и напряженное лицо Гонории. Она опустошала очередной ящик. Меня опять втянули в ночной кошмар, пронеслось у меня в голове. Наконец нам удалось обнаружить пустой пузырек от хорошо известных снотворных пилюль. На этом наши поиски закончились.

Я поглядел на часы. Трудно было поверить, что всего десять минут назад я звонил в больницу. «Скорая помощь» должна вот-вот приехать. И вдруг мы с Гонорией встретились взглядом. Я осознал, что впервые остался с ней после той ночи в Кембридже. Только теперь не наедине, а в сопровождении страшной компаньонки. Гонория была со мной, но будто призрак, будто воплощение боли. Я понял, что гляжу на нее, как никогда не смотрел на человека. Должно быть, так смотрят на демона. А демон смотрел на меня из-под желтоватой еврейской маски — прямая линия рта между изогнутыми уголками губ, черные узкие глаза. Затем мы оба перевели взгляд на Джорджи.