Отрочество 2 - [36]

Все это если не понимают, то чувствуют нутром, от того и накал страстей в Европе – бешеный. Все почти европейцы воспринимают этот акт агрессии болезненно – не обычной колониальной войной, а будто вторгаются и отчуждают земли у них лично. Земли отцов.

В Британии – напротив, небывалый подъём шовинистического патриотизма. Одобряется любое действие властей, а буры заочно признаны белыми дикарями, отличающимися от кафров только цветом кожи. Дикари.

«– Недочеловеки»

Снова грызу перо… и принимаю компромиссное решение: писать так, будто я этнограф. Без восторженных реплик в ту или иную сторону, без…

… а как же хочется! Хлёстко! Едко! Фельетоном! Ну или хотя бы – нормальные статьи, в меру критичные, в меру язвительные – как это принято в нормальных странах. Но не поймут. Пока не поймут. Патриотический угар. Значит…

… буду вести дневник.

– Взяли! – восторженный Мишкин вопль совпал со стуком настежь распахнутой двери, врезавшейся в дверной косяк, – меня взяли!

Брат возбуждённо забегал по комнате, совершенно невменяемый, и я едва успел захлопнуть дневник, подложив промокашку вместо закладки.

– В Мафекинг, – остановившись, он посмотрел на меня сияющими глазами, – на помощь отрядам генерала Кронье. Он сам, правда…

– Я с вами… – и брат налетел на меня, затряс, заобнимал… и стену начавшегося было отчуждения прорвало, – … как репортёр.

– Я понимаю, – закивал Мишка отчаянно, – я… просто рад, брат. Што мы… ну… как и раньше!

Оседлав лошадей, приобретённых через нашего любезного хозяина, мы направились договариваться с Морелем, отряд которого расположился вдоль железной дороги. Большой, явно старинный полотняный шатёр, служащий жилищем командиру, а заодно и штабом фельдкорнетства, украшен четырёхцветным флагом Претории. Вокруг палатки и фургоны, среди которых видны женщины и дети.

Многие буры воспринимают войну как Великий Трек[ii], путешествуя на фургонах всем семейством. Знаю уже о том, но видеть бегающих ребятишек и чинных бурских женщин, расхаживающих по военному лагерю и занимающихся вполне мирными делами, дико. Позже эта привычка им аукнется… наверное. Пока же период побед и головокружения от успехов, и английские отряды кажутся многим не опасней кафров.

Обогнув висящее на верёвках стиранное, многократно штопанное нижнее бельё, и возящихся у очага раскрасневшихся бурских женщин, мы подъехали к шатру командира, сидящего с трубочкой в кругу подчинённых.

Фелькорнет[iii] Морель оказался немолодым степенным буром, большую часть своей жизни (как я выяснил из рассказа Берты Маркс) занимающийся перевозкой грузов и торговлей. Основу фельдкорнетства составили его компаньоны и работники, державшиеся без малейшего чинопочитания.

Одетые в несколько потрёпанную, но добротную одежду европейского кроя, они лениво расположились кто где – на приготовленной для костра сухой лесине, охапке травы или просто – в пыли, на собственной поджарой заднице. Крепко пахло давнишним потом, табаком и… портянками.

Крепко, очень крепко. Даже и для меня, выросшего в деревне и на Хитровке.

«– Наши-то мужички, – мелькнула непрошенная мысль, – победнее будут, но и почистоплотней».

Мелькнувшая было мысль о казаках в походе ушла, как и не было. Совершенно другой типаж.

– Русский? – он вытащил изо рта вонючую сигару, смерив меня равнодушным взглядом светло-серых глаз, – Фургон есть?

– Найду, – пообещал я легко.

Клуб дыма, переглядки Мореля с сидящими тут же товарищами, равнодушное пожатие плеч…

– Отстанешь, – снова клуб дыма, – ждать не будем. Припасы за свой счёт.

Мишка заулыбался, будто услыхав што-то невообразимо приятное, и повернулся ко мне, сияя всей мордахой, уже зашелушившейся на здешнем жарком солнце. Охо-хо…

Фургоны и лошадей в упряжки нашли не без труда, начав снаряжаться в путь при помощи нашего гостеприимного хозяина.

Похмыкав и проглядев список и качество взятого, Шмуэль не без некоторого удивления счёл, што я в общем-то понимаю в походной жизни.

– … но, молодой человек, – назидательно сказал он, подняв вверх палец и заулыбавшись широко, – надо думать и об окружающих! Маленькие подарки приводят иногда к большим последствиям!

Догрузив меня несколькими ящиками спиртного и табака, он счёл подготовку удовлетворительной. На козлы фургонов, расшитых по тентам надписями «Пресса» уселись Товия и Самуил, но што Маркс только головой помотал, будто отгоняя странное.

– Возвращайтесь живыми, – сказал он на прощанье очень серьёзно, – это главное.

* * *

– За вашу и нашу свободу, – повторил Феликс Шченсны, аккуратно складывая газету, – Так, значит…

Он заколебался на мгновение, но тут, под окном его варшавского дома, прошла компания молодёжи, распевая «Марш Домбровского[iv]».

Тряхнув головой, он прикусил губу и повторил ещё раз…

– За вашу и нашу свободу! Русский[v]…

… и глубоко задумался, комкая газетный лист.

[i] Младшее (на тот момент) офицерское звание в арии буров.

[ii]Так называется начавшееся в 1835 году переселение буров в центральные районы Южной Африки.

[iii] Фельдкорнетство – приблизительный аналог роты.

[iv] Он же «Мазурка Домбровского», он же «Гимн польских легионов в Италии» (Наполеоновские войны), он же – гимн современной Польши. Первая строка – «Ещё Польша не погибла (Польска не сгинела)»