Отражения в золотом глазу - [74]

— Надо думать о чем-нибудь приятном, — рассудительно приказала она себе.

Она вернулась в мыслях к самой счастливой поре своей жизни. Ей исполнился двадцать один год, уже год как она рассыпала крохи из Вергилия и Цицерона по головам школьниц из пансиона. Когда наступили каникулы, она оказалась в Нью-Йорке с двумя сотнями долларов в кармане. Села в автобус и поехала на север, сама не зная куда. В штате Вермонт автобус проезжал деревню, которая ей понравилась, и она там вышла. За несколько дней Алисон разыскала и сняла в аренду крохотную лачугу среди леса. С ней был кот по кличке Петроний. Еще до начала осени пришлось переделать имя на женский лад: Петроний неожиданно окотился. К ним прибилось несколько бродячих собак, и раз в неделю она ходила в деревню покупать консервы для себя, кошек и собак. Все это чудесное лето она питалась своей любимой едой: мясом под острым соусом, сухарями и чаем. Днем рубила дрова, вечером сидела на кухне, положив ноги на плиту, и читала или напевала.

Бледные, шелушащиеся губы Алисон пытались что-то прошептать, она сосредоточенно смотрела на спинку кровати. Вдруг отбросила вязанье и задержала дыхание. Ее сердце перестало биться. Комната была безмолвна, словно могила, а она все ждала, открыв рот. Ее голова подергивалась. Алисон охватил ужас, она попробовала закричать, чтобы нарушить невыносимую тишину, но не смогла издать ни звука.

Раздался легкий стук в дверь, который она не услышала. В первые мгновения Алисон не поняла, что в комнату вошел Анаклето и взял ее за руку. После долгого, тягостного молчания, которое едва ли продолжалось дольше минуты, ее сердце снова забилось; складки ночной рубашки на груди едва заметно затрепетали.

— Вам плохо? — спросил Анаклето бодрым голоском. Но на лице его было такое же болезненное выражение, как и на ее собственном, верхняя губа сильно оттянута, десны обнажены.

— Я очень испугалась, — сказала Алисон. — Что-то случилось?

— Ничего не случилось. Не смотрите так. — Он достал из кармана рубашки носовой платок, окунул в стакан с водой и положил ей на лоб. — Я спущусь вниз, возьму свою работу и побуду с вами, пока вы не заснете.

Вместе с акварельными красками Анаклето принес поднос с горячим солодовым молоком. Разжег огонь в камине, поставил перед ним карточный столик. Анаклето распространял вокруг себя столько тепла и уюта, что ей хотелось заплакать от облегчения. Поставив перед Алисон поднос, он удобно расположился за столиком и стал пить молоко медленными глотками гурмана. Это была одна из тех способностей, за которые Алисон особенно любила Анаклето: любое событие он умел превратить в праздник. Все выглядело так, словно он не покинул среди ночи кровать, чтобы посидеть по доброте душевной с больной женщиной, а они заранее договорились скоротать вместе время. Всякий раз, когда Анаклето сталкивался с чем-то неприятным, ему все равно удавалось получить от этого некоторое удовольствие. Вот и сейчас он сидел, закинув ногу на ногу и постелив на колено белую салфетку, и пил солодовое молоко с таким видом, словно в чашке было изысканное вино. А ведь это молоко ни ему, ни ей не нравилось, и купил Анаклето его, соблазнившись блестящими обещаниями на баночной этикетке.

— Ты хочешь спать? — спросила она.

— Ни капельки. — От одного упоминания о сне он, утомившись за день, не удержался и зевнул. Но тут же тактично отвернулся и сделал вид, будто щупает прорезавшийся зуб мудрости.

— Я выспался днем, да и сейчас немного вздремнул. Мне снилась Катрин.

Когда Алисон вспоминала о своем ребенке, ее переполняли такая любовь и страдание, что они невыносимым грузом сдавливали ей грудь. Неправда, что время смягчает остроту утраты. Она научилась лучше управлять собой, но этим все и ограничилось. После одиннадцати месяцев радости, беспокойства и страдания она ничуть не изменилась. Катрин похоронили на кладбище гарнизона, в котором служил тогда Моррис, и долгое время ее преследовал до ужаса отчетливый вид крохотного тельца в могиле. Ужасные мысли о тлении и хрупком покинутом скелетике довели Алисон до такого состояния, что в конце концов, преодолев невероятную бюрократическую волокиту, она получила разрешение на эксгумацию. Останки девочки она сожгла в чикагском крематории, а пепел разбросала по снегу. Теперь от Катрин не осталось ничего, одни воспоминания, которые разделял с ней Анаклето.

Алисон выждала немного и недрогнувшим голосом спросила:

— Что же тебе приснилось?

— Трудно рассказать, — ответил он тихо. — Словно пытаешься удержать бабочку. Я с Катрин на руках — вдруг у нее судороги, а вы никак не можете открыть кран с горячей водой. — Анаклето разложил перед собой бумагу, кисти и акварельные краски. Огонь освещал его бледное лицо и бросал отблеск на темные глаза. — Потом все изменилось — вместо Катрин у меня на коленях ботинок, и я должен чистить его два раза в день. А в ботинке будто бы выводок только что родившихся мышат, скользких, извивающихся, и я стараюсь не выпустить их из ботинка. Это очень напоминало…

— Довольно, Анаклето, — сказала она с дрожью в голосе. — Прошу тебя.

Он принялся рисовать, а она смотрела на него. Окунул кисть в стакан, и по воде поплыло бледно-лиловое облако. Он склонился над бумагой с задумчивым лицом и только однажды прервался, измеряя что-то линейкой на столе. У Анаклето большой талант художника — Алисон была в этом уверена. У него были и другие способности, но в них он подражал, говоря словами Морриса, обезьянничал. Зато акварели и рисунки были совершенно оригинальны. Когда они жили недалеко от Нью-Йорка, Анаклето занимался в Обществе юных художников, и она с гордостью, но без малейшего удивления наблюдала, как посетители выставок Общества возвращались взглянуть на его картины.