Отражения в золотом глазу - [2]

— Червы, одна, — сказала Беренис.

— А я пики, — сказала Фрэнки.

— И я хотел пики, — сказал Джон Генри. — Я как раз собирался объявить пики.

— Значит, тебе не повезло. Я объявила их первой.

— Дура! — крикнул он. — Это нечестно!

— Не ссорьтесь, — вмешалась Беренис. — По правде говоря, не думаю, что у вас такие карты, чтобы из-за них спорить. Говорю, червы, две.

— А мне все равно, — сказала Фрэнки. — Для меня это несущественно.

Это действительно было так — в тот день она играла совсем как Джон Генри и ходила с первой попавшейся карты. Они сидели в кухне, печальной и безобразной. Джон Генри украсил ее стены, куда только мог дотянуться, причудливыми рисунками. От этого кухня смахивала на палату в сумасшедшем доме. Фрэнки тошнило от этой кухни. Она не знала, как называется то, что с ней творилось, но чувствовала, как ее сжавшееся сердце колотится о край стола.

— Все непостоянно в этом мире, — сказала она.

— Почему ты так думаешь?

— Я хотела сказать — стремительно, — поправилась Фрэнки. — Все так стремительно меняется.

— Ну, не знаю, — покачала головой Беренис. — Для кого стремительно, а для кого и нет.

Фрэнки прикрыла глаза, и собственный голос казался ей шершавым и доносящимся откуда-то издалека:

— Для меня — стремительно.

Еще вчера Фрэнки не думала о свадьбе всерьез. Она, правда, знала, что ее единственный брат Джарвис собирается жениться. Перед тем как уехать на Аляску, он обручился с девушкой из Уинтер-Хилла. Джарвис служил в армии капралом и пробыл на Аляске почти два года. Фрэнки очень-очень давно не видела брата. Когда она вспоминала его лицо, оно представлялось ей зыбким, как будто под водой. Зато сама Аляска! Фрэнки постоянно о ней мечтала, и особенно четко рисовалась ей Аляска этим летом; она видела снег, замерзшее море и ледники. Эскимосские иглу, полярных медведей и ослепительное северное сияние… Не успел Джарвис уехать на Аляску, как она послала ему коробку домашней помадки, аккуратно завернув каждый квадратик в вощеную бумагу. Она прямо трепетала при мысли, что ее помадку будут есть на Аляске, и ей виделось, как брат протягивает коробку закутанным в меха эскимосам. Через три месяца Джарвис прислал ей письмо, в котором благодарил за конфеты, и в конверт вложил пять долларов. Некоторое время Фрэнки почти каждую неделю отправляла ему помадку — то с фруктовой начинкой, то с орехами, но до Рождества Джарвис ей денег больше не присылал. Его короткие письма отцу смущали Фрэнки. Например, этим летом он упомянул в одном из писем, что ходил купаться и его совсем заели комары. Это как-то не вязалось с картинами, рисовавшимися воображению Фрэнки, но спустя несколько дней она снова мечтала о замерзших морях и снеге.

Когда Джарвис вернулся с Аляски, он сразу поехал в Уинтер-Хилл. Невесту звали Дженис Ивенс, и планы у них были такие: Джарвис прислал телеграмму, что собирается приехать с невестой в пятницу, пробудет дома один день, а в воскресенье в Уинтер-Хилле состоится свадьба. Фрэнки предстояло ехать с отцом на свадьбу почти за сто миль, и она заранее уложила чемодан. Она ждала приезда брата и его невесты, но никак не могла представить их себе и о свадьбе совсем не думала. Поэтому за день до их приезда она лишь сказала Беренис:

— Какое странное совпадение — Джарвису пришлось уехать на Аляску, а его невеста родом из Уинтер-Хилла, — медленно проговорила она, закрыв глаза, и название это слилось с мечтами об Аляске и белых снегах. — Хорошо бы, завтра было уже воскресенье, а не пятница. Хорошо бы уехать отсюда.

— Воскресенье придет, когда ему положено, — ответила Беренис.

— Ах, не знаю, — сказала Фрэнки. — Я так давно мечтаю уехать из нашего города и возвращаться после свадьбы сюда не хочу, а хочу уехать отсюда навсегда. Вот бы мне сто долларов, тогда я исчезла бы отсюда и никогда больше не видела этот город.

— Что-то ты много хочешь, — заметила Беренис.

— Мне так хочется быть кем угодно, только не самой собой.

День накануне всех этих событий был таким же, как все дни этого августа. Фрэнки слонялась по кухне, а ближе к вечеру вышла во двор. В сумерках беседка из вьющегося винограда позади дома казалась лиловой и темной. Фрэнки шла медленно. Джон Генри Уэст сидел в августовской беседке на плетеном стуле, скрестив ноги и засунув руки в карманы.

— Что ты делаешь? — спросила девочка.

— Думаю.

— О чем?

Он не ответил.

В это лето Фрэнки так вытянулась, что не могла проходить под свисающей лозой, как раньше. Другие люди, которым тоже было по двенадцать лет, могли проходить под ней, и давать в беседке представления, и вообще развлекаться. Даже взрослые женщины небольшого роста могли пройти под ней не сгибаясь. Но Фрэнки стала слишком долговязой. В то лето ей приходилось лишь ходить вокруг беседки и рвать с веток ягоды, как взрослой. Она заглянула под густые темные лозы, где пахло раздавленным виноградом. Сгущались сумерки, и ей сделалось страшно оставаться возле беседки. Она сама не понимала почему, но ей сделалось страшно.

— Знаешь что, — сказала она, — может, ты поужинаешь у нас и останешься ночевать?

Джон Генри достал из кармана часы ценой в один доллар и посмотрел на них, как будто придет он или нет, зависело от того, который час, но под деревом было слишком темно, и он не мог разглядеть цифры.