Отражение - [20]

Гарольд пожал плечами.　

— Не знаю. Дело не в этом. В субботу, когда мы приехали в Сандаун, Виктор сказал мне, что заключил пари на свою лошадь, и мне достанется солидный куш. Мы и раньше так делали… а сейчас-то что? Что на тебя нашло, Филип? Ну, смухлюем чуть-чуть. Чего ты из себя строишь?　

Я не знал, что ответить. Но прежде, чем я придумал ответ, он снова стал напирать.　

— Ну пораскинь мозгами, мальчик. Чьи лошади лучшие в конюшне? Виктора. Кто покупает новых скакунов взамен старых? Виктор. Кто оплачивает тренерские счета тютелька в тютельку, не меньше чем за пять лошадей? Виктор. У кого больше всех лошадей в конюшне? У Виктора. Значит, кто самый ценный мой клиент? Ты вспомни, он уже десять лет со мной работает. Большинство фаворитов, которых я тренировал, поставил он. Надеюсь, что и дальше так будет. Значит, от кого больше зависит мой бизнес? Как, по-твоему?　

Я тупо уставился на него. До этой минуты я не осознавал, что сам он, возможно, находится в том же положении, что и я. Либо делать так, как хочет Виктор, либо…　

— Я не хочу терять тебя, Филип, — сказал он. — Ершист ты, правда, чтоб тебя… но до сих пор мы с тобой ладили. И все-таки долго ты не продержишься. Сколько лет ты участвуешь в скачках? Десять?　

Я кивнул.　

— Значит, еще три-четыре года. Максимум пять. Скоро ты руками и ногами будешь цепляться за эти «грязные» деньги. А получишь травму — расстанешься с седлом навсегда. Давай смотреть на вещи трезво, Филип. Кто мне понадобится дольше, ты или Виктор?　

В подавленном настроении мы вышли на конный двор. Гарольд добродушно прикрикнул на пару слоняющихся без дела конюхов.　

— Когда решишь, скажи, — сказал он, повернувшись ко мне.　Ладно.　Я хочу, чтобы ты остался.　

Я удивился, но мне это было приятно.　

— Спасибо, — сказал я.　

Он неуклюже хлопнул меня по плечу — с его стороны это было высшим проявлением дружеских чувств. Не вопли, не угрозы, а именно этот скупой знак приязни заставил меня задуматься над его просьбой. Это в природе человека и старо, как мир. Нередко дух узника сламливает не пытка, а доброта. Когда на человека давят, это всегда рождает в нем желание дать отпор. Доброта же незаметно подкрадывается сзади и бьет тебя в спину так, что начинаешь исходить слезами благодарности. От доброты защищаться гораздо труднее. А защищаться от Гарольда мне и в голову не приходило.　

Мы стояли молча, и я инстинктивно решил перевести разговор на другую тему. Первое, о чем я подумал, был Джордж Миллейс и его фотография.　

— Гм, — начал я. — Помнишь лошадей Элджина Яксли? Ну, тех, которых застрелили?　

— Что? — недоуменно переспросил он. — Какое отношение это имеет к Виктору?　

— Абсолютно никакого, — заверил его я. — Просто вчера я о них вспомнил.　

Дружеский настрой мгновенно уступил место раздражению, и, как ни странно, мы оба почувствовали облегчение.　

— Слушай, — резко сказал Гарольд. — Я не шучу. На карту поставлена твоя карьера. Но ты, конечно, можешь делать все, что тебе угодно. Можешь вообще катиться к чертовой матери! Дело твое.　

Я кивнул.　

Он резко повернулся и сделал вид, что уходит. Потом остановился, оглянулся и сказал:　

— Если тебе до зарезу нужно узнать про лошадей Элджина Яксли, спроси вон у Кенни. — Он ткнул пальцем в одного из конюхов, который наливал воду из-под крана в два ведра. — Он за ними приглядывал.　

Он снова повернулся и решительно зашагал прочь, всей своей походкой выражая гнев и ярость.　

Я нерешительно направился к Кенни, раздумывая, о чем его спрашивать, да и нужно ли мне это вообще.　

Кенни, в отличие от меня, был одним из тех, кого добрым отношением пронять невозможно. Он понимал только язык силы. Подростком Кенни едва не угодил за решетку и был взят на поруки. Как парня из неблагополучной семьи, его жалели и многое прощали. Это его развратило, и он окончательно утвердился во мнении, что доброта — удел слюнтявых кретинов.　

Он смотрел на меня со своим обычным выражением — отрешенно-упрямым, почти наглым. Его прыщавое лицо было выдублено ветром, глаза немного слезились.　

— Мистер Осборн сказал мне, что вам приходилось работать у Барта Андерфилда, — начал я.　

— Ну?　

Вода уже лилась через край первого ведра. Наклонившись, Кенни отодвинул его и пнул под кран второе ведро.　

— И, насколько мне известно, вы приглядывали за лошадьми Элджина Яксли?　

— Ну?　

— Вам жалко было, что их застрелили?　

Он пожал плечами.　

— Допустим.　

— А что об этом говорил мистер Андерфилд?　

— Чего? — Он уставился на меня. — Ничего он не говорил.　

— Его это не рассердило?　

— Я чего-то не заметил.　

— Странно, — сказал я.　

Кенни снова пожал плечами.　

— Очень странно, — повторил я. — Он лишился пяти лошадей, а у него их не так много, чтобы просто на это наплевать.

— Не, он ничего не говорил. — Второе ведро было почти полным, и Кенни завернул кран. — По-моему, он не особо горевал. А уж зато после он на чем-то накололся.　

— На чем?　

На лице у Кенни было написано полнейшее равнодушие. Он взял ведра.　

— Не знаю. Он прямо как с цепи сорвался. Ну, владельцы обозлились и ушли.　

— И вы тоже, — добавил я.　

— Ага. — Он пошел через двор, с каждым шагом расплескивая воду. Я пошел за ним, стараясь держаться поодаль, чтобы он меня не облил. — Что толку оставаться, когда все в трубу летит?